Александр Спиридонов. ОДНОКАШНИКИ

Наши взаимоотношения с Виктором Конецким нельзя назвать дружбой в том глубоком, доверительном и временном отношении этого святого слова. Правильнее наши отношения назвать дружескими. Во-первых, потому, что у нас с ним одинаковая юношеская судьба: семь лет подряд мы проучились в одной и той же подготско-курсантской «бурсе» военно-казарменного типа, в одном и том же здании и под опекой практически одних и тех же воспитателей и преподавателей. И, несмотря на то что Виктор был на курс старше, мы считали себя однокашниками, ибо ежедневно ели кашу из общего котла. Это были годы нашей учебы в Военно-морском подготовительном училище и в 1-м Балтийском высшем военно-морском училище. Огромное скопление 15—18-летних мальчишек в Подготии (три курса по 300 человек) и 18—23-летних юношей в высшем училище (четыре курса по 300 человек), конечно же, не давало возможности знать каждого.

Личные контакты вне своего класса или роты были явлением редким, в основном в среде художественной самодеятельности училища или в спортивных секциях. Более обширные контакты с ребятами разных рот и курсов были, пожалуй, только на праздничных парадах или на совместных авральных работах по разгрузке барж с дровами и углем на ленинградских морских терминалах. Это когда раздавались команды «Вольно! Можно курить!» (на парадах) или «Шабаш! Перекур!» (на работах в порту). Когда «стрелки» сновали между рот и взводов различных курсов, выискивая «богатеньких на табачок». Так и знакомились.

Мое знакомство с Виктором было не совсем обычным.  Однажды я зашел в редакцию училищной газеты «Сигнал» и принес свой очередной кроссворд на морскую тематику. С редактором разговаривал Виктор. Выполнив поручение комсомольской организации, он написал заметку об отличниках своего класса, на которых, как он выразился в тексте, «равняется каждый день и поэтому значительно исправил свое вольнодумное поведение».

Редактор, прочитав заметку, сочувственно посмотрел на Виктора и посоветовал с такими «рассказами» обращаться в театр эстрады.

Когда мы вышли из помещения редакции, познакомились, пожали друг другу руки, он как-то горестно обронил:

— И чего они все время что-то навязывают? Представляешь, что будет, если всем писателям дадут инструкцию, о чем писать и как писать? Рехнуться можно. Или я чего-то недопонимаю?

— Ты имеешь в виду редакторов? — спросил я.

— Не только. Комсорг мне внушал, о ком я должен написать, комиссар (зам. командира курса по политчасти) просил не забыть отметить, что все отличники — передовые комсомольцы, редактору стиль не понравился. Да ну их всех в … Пусть сами пишут.

— Переходи на составление ребусов и кроссвордов, — засмеялся я.

— Только и остается…

С этого момента при встречах мы здоровались, иногда перекидывались парой-другой слов, но не более того. Он жил и учился в своем коллективе, с ребятами своего класса, своей роты, своего курса.

И все-таки, чтобы как-то поярче осветить училищную жизнь Виктора, мне легче дать общую картину нашей «бурсы» тех лет.

Ориентировочно все курсанты делились на отличников (усердных «долбаков»), на середняков (основной контингент) и на разгильдяев.

Виктор был рядовым разгильдяем, т. е. не «архи», не выдающимся, а рядовым. В Подготии играл в деньги (в пристенок и с битой). Классически владел сакованием (увиливанием от нарядов и тяжелых работ, уходом с занятий без последующих взысканий, мог спать во время лекций на переднем столе перед преподавателем с открытыми глазами и т. п.). Учился неровно. Любил, главным образом, гуманитарные предметы, особенно литературу, географию, военно-морскую историю. Математика, физика, химия и прочие, как он выражался, «цифровые азбуки» его не привлекали. Оценки по этим предметам колебались от 2 до 5. Причем «четыре» и «пять» для него были оценками «вынужденными», ибо за двойки курсантов не выпускали на волю, то бишь в город, по выходным.

Среди командиров и преподавателей у него были люди уважаемые и так себе. Его одноклассники рассказывают, что к одному из преподавателей он относился даже с состраданием.

Этот преподаватель приходил на службу с видом вечного мученика и с густым алкогольным выхлопом изо рта. Во время экзамена по его предмету Виктор якобы налил в графин для воды, стоящий на столе экзаменатора, водочки. Когда преподаватель вошел в класс, поздоровался с курсантами и сказал: «Ну что ж, начнем, благословясь», он налил себе полстаканчика из графина, выпил с некоторым удивлением, заметно повеселел и, сказав: «Все вы у меня умницы», поставил трем заядлым двоечникам по четверке, а всем остальным по пять баллов.

Жить по расписанию нелегко. Подъем в 6 утра, зарядка в любую погоду, завтрак, занятия, обед, снова занятия, чуть-чуть свободного времени, ужин, самоподготовка, вечерний чай и вечерняя прогулка, отбой в 23 часа. На следующий день повторение предыдущего. Со временем, правда, привыкаешь. Однако дополнительные нагрузки — общая строевая подготовка, дневные и ночные репетиции к праздничным парадам, караульная служба, уборка помещений, особенно гальюнов, натирка паркета в коридорах и классных помещениях до блеска, и прочая, прочая — выматывали порой до изнеможения. И все-таки такой режим не только выматывал, но и закалял. Закалял волю, не давал расслабиться физически. Поэтому, как ни сурова была казарменная атмосфера, в которой мы провели свои юные годы, вспоминаем о той поре с благоговением. Прежде всего мы благодарны командирам-воспитателям, старшинам, преподавателям высокой квалификации. Теплота и практически отцовская забота наряду с жесткими уставными требованиями сочетались необычайно гармонично.

Мы видели, буквально ощущали понимание отцами-коман­дирами нашего возраста и наших израненных войной душ. Основной состав воспитанников потерял на фронте отцов, много было и полных сирот. Приведу один конкретный пример.

Кроме охраны важных объектов училища назначались дежурные роты, выполняющие как плановые, так и незапланированные авральные работы: чистка картошки на камбузе, уборка снега на плацу, разгрузка машин с техническим и продовольственным грузом...

Однажды под вечер дежурная рота разгружала машины с капустой и морковью. Утром подполковник интендантской службы докладывал начальнику училища, что работники продсклада не досчитались около ста килограммов капусты и моркови. Следы — капустные листья и огрызки морковки — обнаружены во всех четырех взводах дежурной роты.

Адмирал улыбнулся, подошел к интенданту, обнял его за плечи и мягко так, с какой-то нехарактерной для военного человека нежной интонацией в голосе, сказал: «Возраст, понимаешь ли, у них такой. Растут мальчишки. Есть хочется. А хлеб в стране по карточкам, да и нормы на другие продукты ограничены. А они растут, понимаешь ли… Придумай что-нибудь, сведи концы с концами. Ну сделай суп пожиже. Не буду же я начинать судебное расследование…»

Нашего начальника училища звали Борис Викторович Никитин. С любовью и благодарностью писал о нем Виктор Конецкий потом в своих книгах.

Хочется рассказать еще об одном человеке, дорогом Виктору и всем нам, начальнике курса Щеголеве.

Послевоенное время было тревожным. Всплеск репрессий 1937—1938 годов не утихал, постоянно держал карательные органы в напряжении. Училищный СМЕРШ неустанно выискивал неблагонадежных. Частенько бесследно исчезали из училища некоторые воспитанники и курсанты. Так, кстати, исчез друг Виктора Марат Крыжажановский, и Виктор через отца, сотрудника прокуратуры, пытался выяснить судьбу друга… Отец посоветовал ему притихнуть.

Одни «неблагонадежные», оказывается, скрыли свое дворянское происхождение, у других находили родственников из числа «врагов народа», третьи при поступлении в училище исказили свою фамилию. У нас на курсе, к примеру, был Вася Донзарезков, чудесный талантливый парень. СМЕРШ раскопал, что его фамилия Донзарезку и он сын румына. Ваську отчислили из училища. Впоследствии, на гражданке, получив высшее образование, он стал начальником Управления «Главсеврыба», так сказать, рыбацким адмиралом…

Так вот, несмотря на весьма щепетильное и опасное для своей карьеры дело, Иван Сергеевич Щеголев защищал своих питомцев от репрессий НКВД. Он с пеной у рта доказывал органам, что мальчишки знать не знают, что их прадед был помещиком, а у двоюродной бабушки муж был расстрелян как «враг народа». Однажды Щеголев привел одного не очень устойчивого к вину чекиста в кабак, напоил его и взял с него расписку, что тот не даст ход делу воспитанника, у которого отец оказался в плену у немцев, был в лагере Маутхаузен, а нынче сидит в тюрьме за эти «прегрешения». Парня он отстоял. И этот мальчонка впоследствии стал командиром атомной подводной лодки стратегического назначения.

Вот в такой атмосфере, с такими отцами-командирами прошла наша юность.

Об этой поре нашей жизни Виктор написал мало. И тому есть объяснения. Одно из них принадлежит Витиному однокашнику и другу Николаю Алексеевичу Долотову.

В 1965 году Виктор Конецкий опубликовал в «Литературной газете» рассказ «Невезучий Альфонс». В образе Невезучего Альфонса обобщены черты двух офицеров флота — Германа Кондратьева и Славы Колпакова. Героями застолья в ресторане «Европа», описанного Конецким, тоже были его однокашники по военному училищу — Коля Кривобоков (Бок), Володя Кузнецов (Хобот) и Толя Павлов (Пашка). В нашем училище проходили службу многие однокашники Виктора, в том числе и Н. А. Долотов. Они, во главе с начальником факультета навигации героем-подводником В. Г. Старико­вым, были приглашены в политотдел, где им было предложено подписать открытое письмо с осуждением рассказа. Призыв политотдела отклонили все друзья Виктора.

«Надо отдать должное начальнику политотдела А. И. Иванову, — подчеркнул Николай Долотов, рассказывая эту историю, — он не стал настаивать. Но самому Виктору уйти от разборки с Политуправлением Советской Армии не удалось. С тех пор он надолго ушел от военной тематики…»

— Нельзя ли поконкретнее? — пробурчал официант.

Последняя беседа с Виктором была, что называется, на ходу. Я заехал к нему подписать книгу. Разговор вышел грустным. «Все правильное из той жизни мы впитали, — сказал Виктор. — За народ обидно. Жил под занавесом и просто не ведал, что есть другая жизнь. О ней знали лишь моряки. Потому что мир видели. Тряпки, купленные там, продавали, а мысли “разносили по углам”… Но и гласность с демократией получились не такими, какими мы их представляли. И не понятно, в какой стране живем…»