Ракеты, однако!

Все хотят, чтобы что-нибудь произошло, и все боятся, как бы чего-нибудь не случилось.

Булат Окуджава

К концу первого курса ушастые салажата, внимательно приглядываясь к «системной» суете и прислушиваясь к туманным разговорам важных и неприступных старшекурсников о каких-то клистронах и магнетронах, углах атаки и скольжения, о тяге и удельном импульсе, в своих неокрепших мозгах прикидывали, как вся эта услышанная премудрость соотносится с многозначительным словом «ИЗДЕЛИЕ». В итоге приходили к мнению, что это должно быть нечто летающее само по себе, т. е. без человека, и, скорее всего, это РАКЕТА!

Но не допущенные ещё всевидящим оком особистов к столь важным государственным тайнам, слово это вслух не произносили, твердо усвоив, что «ИЗДЕЛИЕ» – это и есть самый главный запрет. Вместе с тем они понимали, что к ракетному делу их приобщают с первых дней обучения. Естественно, исподволь.

Однажды, преподаватель математики, которого между собой курсанты звали Артур, тот самый, что требовал от Платонова на вступительных экзаменах клятвенную расписку в отличном изучении его предмета, прервав лекцию по исследованию функций, ошарашил слушателей таким пассажем:

- Вот вы думаете, - хитро прищурился он, - заморочил я вас своими интегралами - дифференциалами и прочей заумью. На черта, мол, вся эта ересь военному. Так?

Аудитория насторожилась, прикидывая, куда это клонит математик. Некоторые неопределенно промычали нечто похожее на возражение. Математик замахал на них руками:

- Так! Так! Уж я - то знаю! А вот решите-ка задачку. Для летательного аппарата необходимо сконструировать топливный бак объемом V. Каковы должны быть форма и размеры бака, чтобы на него пошло минимальное количество материала?

Класс в замешательстве замер. Все уткнулись в конспекты, чтобы не попасть на глаза въедливому преподавателю. В наступившей тишине нетерпеливое постукивание мелка о доску указывало, что лектор ищет жертву. И действительно, после минутного раздумья он этак вкрадчиво спросил:

-А что думает, на сей счет, например, курсант Платонов?

-Я думаю, - нерешительно начал Андрей, - бак должен иметь форму шара.

-Допустим! – кивнул в ответ математик. - А скажи-ка мне, голубчик, как это доказать?

-Наверное, - не совсем уверенно ответил Андрей, - нужно исследовать функцию поверхности на минимум.

-Вот! – торжествуя, выбросил вверх руку с мелком преподаватель. - Сплошная заумь! А куда мы без неё?

Потом, на механике, решали задачи по определению дальности полета летательного аппарата, выпущенного под разными углами к горизонту, и о тяге двигателя, которую тот должен развивать, чтобы к концу разгона по направляющим объект приобрел требуемую скорость.

Потом на уроках английского языка учили названия отдельных элементов по макету немецкой ракеты «Вассерфаль», которая напоминала остроносый артиллерийский снаряд, к корпусу которого приделаны четыре коротких крыла, а в хвосте четыре широких стабилизатора с поворотными рулями. Сквозь прозрачное оргстекло была видна начинка – переплетение трубок, перегородок, продолговатые коробки приборов, шары – баллоны, а в самом хвосте камера реактивного двигателя.

Пожилая преподавательница, бывшая военная разведчица, с бесстрастным выражением конопатого, подернутого морщинками лица, тыча указкой, в какую ни будь деталь, прокуренным голосом произносила:

«What is it?» и колющим взглядом окидывала класс.

Её уроки были скучными, а механическая зубрежка вскоре осточертела Андрею, поэтому выше трех баллов он так и не поднялся в своих познаниях языка Байрона и Диккенса. Зато химию спецтоплив он обожал. Причин для этого было две – любовь к химии, привитая ему в школе учителем Аркадием Петровичем Райским – химиком от Бога, отличным рассказчиком и отчаянным экспериментатором, и училищная преподавательница химии спецтоплив.

В ту зиму на экранах города шел потрясающий французский фильм «Колдунья». Главную роль в нём играла очаровательная Марина Влади. Мальчишки были безоглядно в неё влюблены, а девчонки срочно отращивали длинные волосы и красили их в пепельный цвет. И тут, в самый разгар всеобщей влюбленности в Колдунью, в училище появилась выпускница московской Менделеевки – Вероника Петровна. У неё было слегка скуластое нежное лицо, волоокие, чуть раскосые глаза, ниспадающие на плечи светло-русые волосы, стройные сухие ноги, мягкие, кошачьи движения.

Естественно, курсанты свою «киношную» любовь перенесли на живое воплощение своих заоблачных грёз.

Курс «Химии спецтоплив» был преподавательским дебютом лучезарной Вероники, и она, окрыленная вниманием мужской аудитории, вдохновенно рассказывала будущим офицерам – ракетчикам о предельных и не предельных углеводородах, керосиновых и бензиновых фракциях, триэтиламинах и ксилидинах. Когда она увлекалась, её симпатичное личико заливал нежно-розовый румянец, отчего она казалась необычайно воздушной и по весеннему свежей–словно цветущий миндаль. Это приводило её учеников в благоговейный восторг, и они глазами преданных дворняжек ловили каждый жест, каждый вздох, каждую улыбку своей обожаемой преподавательницы.

Всеобщая влюбленность в «химичку» заставляла курсантов учить её предмет с особым прилежанием. И, надо сказать, знания по спецтопливам им потом очень пригодились.

Андрей сразу же увлекся ракетной техникой, особенно реактивными двигателями. В училищной библиотеке он запоем читал переводные книжки, по открытым периодическим изданиям внимательно следил за новинками, и даже на одном из заседаний научного общества курсантов сделал небольшой доклад о перспективах развития ракетных двигателей.

Заседания научного общества пользовались в училище популярностью. На них собирался народ зубастый и докладчиков, крепко обрабатывали каверзными вопросами. Часто после доклада завязывались настоящие схватки теорий, интуиции, подогреваемые маститыми учеными-педагогами.

Перед выступлением Андрей волновался страшно, но когда начал доклад, быстро овладел собой и довольно гладко изложил суть вопроса. Его слушали внимательно, а потом долго не отпускали с трибуны – было много вопросов, замечаний и предложений.

В заключительном слове начальник кафедры контр-адмирал Степанов отметил доклад Платонова как лучший, а тему – актуальной и предложил продолжить работу в этом направлении.

На следующий день, через дежурного по училищу, Андрея вызвали к контр-адмиралу Степанову. Кроме начальника кафедры в кабинете находился коренастый полковник авиатор с обожженным лицом.

- Вот, Георгий Павлович, - обратился к нему адмирал, - курсант Андрей Платонов. На заседании научного общества он сделал, на мой взгляд, весьма интересный доклад о перспективах развития ракетного двигателестроения. И даже предлагает изготовить действующую модель пульсирующего реактивного двигателя.

Выдержав небольшую паузу, адмирал, улыбнувшись, спросил Андрея:

- Я всё правильно изложил, товарищ будущий ученый?

Смущенный таким вниманием к себе, Платонов покраснел и утвердительно кивнул.

- Да не стесняйся ты, - подбодрил его адмирал. - Я надеюсь, что мои слова непременно сбудутся. А пока познакомься с боевым летчиком, полковником Росляковым Георгием Павловичем. Через годик, он будет вести в вашем классе спецкурс. Но Георгий Павлович не только воздушный ас и замечательный педагог, он ещё и отличный механик. Большой знаток военной техники и любитель всяких необычных конструкций.

И, уже обращаясь к авиатору, закончил:

– Если вы, Георгий Павлович, не возражаете взять под свою опеку этого молодца, то пожелаю вам плодотворной совместной работы.

Росляков действительно любил, как он выражался, «железо». Несмотря на солидный возраст, он сохранил юношескую любознательность и интерес к технике. Свой старенький, видавший виды «Москвич» переделал до неузнаваемости, а гараж превратил в механическую мастерскую, испытательную станцию и научную лабораторию. Идеей создать небольшой действующий реактивный двигатель загорелся моментально. Он увлек Андрея к окну и там, забыв о хозяине кабинета, начал увлеченно обсуждать пути скорейшего достижения этой цели.

Степанов улыбнулся, покачал головой и неслышно вышел…

После летних каникул Андрей вернулся в училище с чертежами авиамодельного реактивного двигателя. Георгий Павлович забрал бумаги и надолго исчез в своём гараже. Андрею же поручил заняться разработкой системы подачи топлива в двигатель.

Недели через три Росляков нашел Андрея, справился, как идут дела и, узнав, что схема готова, предложил вечером встретиться на кафедре, чтобы всё обсудить.

Разговор получился жестким. Росляков раскритиковал схему, забрал её с собой и опять надолго исчез.

Объявился он снова неожиданно и заговорщицким тоном велел Андрею в двадцать ноль-ноль прибыть в лабораторию. Его отсутствие на вечерней самоподготовке он обговорил с командиром роты.

Лаборатория размещалась под лестницей, в подвале учебного корпуса. Это была небольшая комната, все стены которой занимали стеллажи. За неплотно прикрытыми занавесями на стеллажах проглядывали приборы и узлы каких-то механизмов, толстые папки с чертежами. С отсыревшего потолка клочьями свисала густая паутина. Пыльные плафоны давали желтушный рассеянный свет. Прогнивший местами пол угрожающе хлюпал при каждом шаге. Сырой, затхлый воздух вызывал сладковатую тошноту. Лаборатория напоминала заброшенный склеп.

Увидев замешательство Платонова, Георгий Павлович, не отрываясь от верстака в дальнем углу, приветливо позвал:

- Входи, входи! Это наш с тобой экспериментальный стенд. Неказистое, конечно, помещение, зато здесь никто не помешает. Лаборатория давно не используется. Она у нас вроде склада. Лаборанты стаскивают сюда весь не нужный, но числящийся за кафедрой хлам. Так что осваивайся. А вообще, Андрюша, запомни: вся ракетная наука начиналась в подвалах типа нашего.

Потом, много лет спустя, Платонову довелось побывать в разных «научных подвалах» и всякий раз он с теплотой вспоминал их испытательную лабораторию и своего первого наставника Георгия Павловича Рослякова.

На лабораторном столе размещалась какая-то длинная труба, покрытая куском старого брезента.

- Ну, Андрюша, принимай работу! - взволнованно произнес Росляков и торжественным жестом, как это делают при открытии памятника, медленно стянул брезент.

Андрей не поверил своим глазам. Перед ним на ажурной стальной ферме тускло поблескивал реактивный двигатель. Сразу было видно, что вещь сделана с любовью. В её изяществе легко угадывалась глубоко продуманная целесообразность каждой детали.

«Этот двигатель будет работать», - подумал Андрей, как только прошло оцепенение от увиденного.

- Ну что, нравится? – улыбаясь, спросил Георгий Павлович.

- Не то слово. Просто классная работа, - восхищенно выдохнул Платонов…

Однако движок оказался капризным созданием, и, прежде чем он заработал, пришлось над ним крепко поломать голову и многое переделать.

А заработало это реактивное чудо неожиданно и дерзко. Однажды поздно вечером Георгий Павлович и Андрей, измученные очередной неудачей, собрались, было уходить. И тут Андрея, словно что-то дёрнуло.

- Клапаны! - выкрикнул он.

- Что клапаны? - не понял Георгий Павлович.

- У нас не работают клапаны! Они не открываются полностью, когда в двигатель засасывается воздух, и не прилегают плотно к головке, когда начинается процесс воспламенения смеси. Надо клапанные лепестки сделать из чего-нибудь более упругого!..

Разобрали головку. Действительно, лепестки неплотно прилегали к её поверхности.

Через пару дней, в перерыве между занятиями, Платонов встретил в коридоре Рослякова. Тот обрадовался и повел его на кафедру. Достал из стола коробку «Казбека» и, словно драгоценность, протянул Андрею. Внутри коробки на розовом байковом лоскуте разложенные веером поблескивали новенькие лепестки.

- Класс! - вырвалось у Андрея. – А из чего они сделаны?

- Вовек не догадаешься, - хитро сощурился Росляков, - Из лезвий бритвы!

Вечером самодеятельные конструкторы нырнули в свой полутёмный подвал. Плотно заперев за собой дверь, они, волнуясь, собрали и установили на двигатель головку с новыми клапанными лепестками. Когда всё было готово и несколько раз перепроверено, Георгий Павлович шепотом, как будто громкий звук мог спугнуть капризную удачу, произнёс:

- Давай!

Андрей подал питание на свечу зажигания. Внутри камеры послышался сухой треск. Свеча работала устойчиво. Выждав паузу, включил воздушный насос и открыл топливный кран.

Через мгновение из длинной резонансной трубы двигателя хлопком, словно пыж из охотничьего ружья, вылетел упругий серый клубок вонючего дыма. За ним выскочили три дымовых кольца. Двигатель весь напрягся и с оглушительным ревом выплюнул из своего металлического чрева яркое огненное жало. Рёв стал густым и вибрирующим. Многократно отраженный от стен он сотряс лабораторию. С потолка посыпалась штукатурка. Огненное жало на конце трубы приобрело оранжево-матовый цвет. Внутри него были отчётливо видны тёмные поперечные полосы скачков уплотнения.

Оба конструктора - и пожилой, видавший виды полковник, и молодой, ещё только начинающий жизнь курсант, - стояли ошалелые и счастливые.

Когда конец выхлопной трубы стал тёмно-бордовым, Росляков подал знак Андрею, чтобы тот перекрыл подачу топлива. Двигатель, коротко рыкнув, заглох. Воцарилась неестественная тишина. Вся комната была заполнена сизым, сладковато-горьким дымом. Выждав паузу, Росляков с нетерпением предложил:

- Давай ещё раз!

Андрей с готовностью кивнул и снова повторил запуск. Не остывшая «труба» взревела и вновь выбросила длинное оранжевое жало. Двигатель работал устойчиво. Это была победа!

Но в какой-то момент отраженным от стены газовым потоком подхватило занавеску, и она, попав в выхлопную струю, вспыхнула. Андрей моментально перекрыл подачу топлива. Росляков рванул горящую занавеску, скомкал её и, плотно накрыв брезентовым чехлом от двигателя, быстро потушил пламя.

Из оцепенения их вывели громкие удары в дверь и требовательные возгласы:

- Немедленно откройте!

Андрей, словно лунатик, медленно направился к двери, механически откинул запор и, глуповато улыбаясь, уставился на влетевшего в лабораторию дежурного по училищу.

- Что тут происходит? – заорал тот. - Почему вы здесь, а не там, на вечерней самоподготовке? Откуда дым? Что у вас горело?

Вопросы сыпались один за другим. Из пелены едкого дыма появился Росляков.

- Георгий Павлович, а вы-то что здесь делаете? - изумился дежурный.

- Да вот с молодым человеком проводим испытания новой техники, - улыбаясь, ответил Росляков.

- Какой ещё новой техники? Какие испытания? – бесновался дежурный. - В суточном плане не значится никаких испытаний. Вы же так можете спалить или взорвать всё училище!

- Можем! - усмехнулся Росляков.

- Ну, знаете! - вспылил страж уставного порядка. - На такие испытания должно быть разрешение командования. Но этого же нет. Вы самовольно проводите какие-то опасные работы. Дежурный по училищу ничего об этом не знает. А, не дай Бог, что случится, с дежурного по училищу в первую очередь снимут шкуру. Так что я вынужден, буду завтра на утреннем докладе сообщить об этом безобразии.

- Конечно, конечно, - с готовностью поддакнул в тон ему Росляков. - Об этом безобразии непременно следует доложить начальнику училища. И вы, как исполнительный офицер, обязательно сделайте это.

Ироничный тон Рослякова окончательно вывел из равновесия дежурного. Лицо его передернула гримаса гнева. Он перевел взгляд на улыбающегося Андрея и зло процедил:

-А вы, товарищ курсант, зря веселитесь. Марш в роту! Доложите командиру, что без уважительных причин отсутствовали на самоподготовке и занимались взрывными работами.

- Есть, - отчеканил Андрей, - только разрешите всё привести в порядок и проветрить помещение.

Когда дежурный ушел, конструкторы, посмотрев друг на друга, от души расхохотались.

- Ну, Андрюша, не миновать теперь нам с тобой фитилей, - весело сказал Росляков и в том же шутливом тоне продолжил:

– У нас в авиации говорят: «военнослужащий без фитилей, что собака без блох». Так что одним больше, одним меньше – какая разница. Главное, двигун рычит!..

В то время, как будущие ракетчики шаг за шагом продвигались к государственным тайнам, бдительные особисты тщательно перетряхивали их нехитрые родословные на предмет благонадежности. Курсанты заполняли пространные анкеты и переписывали автобиографии. Посылали домой запросы о датах рождения и смерти, местах работы и местах захоронения родственников до третьего колена включительно.

И вот тут-то Андрей впервые узнал кое-что об отце. В коротком письме мама сообщила, что отец всю войну воевал в артиллерии. Был ранен. Имел награды. После войны домой не вернулся. Завел новую семью, где-то в Прибалтике.

Полученное известие вызвало чувство досады. Ему всегда не хватало отца. Наверное, тяга к мужскому началу - потребность любого мальчишки. Отец для мальчишки это фундамент, на котором он растет и становится мужчиной. И чем ближе для него отец, тем увереннее он себя чувствует в своём развитии.

Досада была даже не столько на то, что мама все годы ни разу не обмолвилась об отце, сколько от осознания, что живут-то они каждый в своём, тщательно оберегаемом мире. И эти миры всё дальше и дальше удаляются друг от друга, и каждый, понимая это, всё сильнее и сильнее страдает…

Но вот долгожданное событие свершилось – курсантам выдали именные пропуска с печатью и множеством непонятных значков. В классе были назначены секретчики, которых осчастливили чемоданами «оккупантами» – для хранения секретных тетрадей и литературы. В учебном расписании появились те самые «спецдисциплины», которые не давали им покоя с первого курса. Приземистое здание с плотно зарешеченными окнами и грибками часовых по углам, наконец, стало основным местом их пребывания во время классных занятий.

Первое посещение этой кладовой военно-морских тайн Платонову запомнилось навсегда. Перед массивной дубовой дверью их встретил крупный мужик в тёмно-синей суконной шинели с зелеными петлицами на воротнике и пистолетом в коричневой кобуре на боку. Он молча брал у каждого пропуск, долго и тщательно его изучал. Потом отрывал от картонки бесцветные глаза и сканирующим взглядом сверял каждую черточку фотографии с физиономией стоящего перед ним владельца. Не обнаружив крамолы, мужик разочарованно вздыхал, совал в руки картонку и холодно бросал: «Проходи!»

…Гулкое фойе напоминало античную базилику. Всю центральную часть цементного пола занимала мозаичная картушка компаса с медными, надраенными до блеска, указателями румбов. Широкая лестница с балюстрадой вела на второй этаж и упиралась в продолговатый сумрачный холл. Из холла влево и вправо уходили длинные коридоры. В подслеповатом свете редких лампочек тускло поблескивал навощенный паркет. Пахло мастикой, резиной и тальком. Вдоль коридора тянулись шпалеры плотно закрытых дверей без указателей. Возле одной – с повязкой на рукаве стоял мичман. Он тоже проверил у каждого пропуск. Потом приоткрыл дверь и разрешил входить по одному.

За порогом был полукруглый тамбур, из черных равендуковых портьер. Они фалдами свисали с потолка почти до пола. Аудитория – длинное помещение с низким беленым потолком и крашенными желтой эмалью стенами – была залита лимонным светом неоновых ламп. Вдоль стен тянулись узкие лабораторные столы с приборами. Столы были разделены поперечными перегородками - рабочими местами для практических занятий.

В центре, на низкой складской тележке, лежало нечто, отдаленно напоминающее небольшой самолет без шасси. К нему от рабочих мест тянулись многочисленные кабели и провода.

Все с любопытством разглядывали это НЕЧТО. Старший преподаватель кафедры капитан первого ранга Блюмин с иронической улыбкой на бледном интеллигентном лице наблюдал за первой реакцией курсантов.

- Тю! – разочарованно протянул Ленька Панауров,- И что? Вот это зелёное бревно летает?

Ракета действительно имела странный вид: к большой металлической сосиске цвета хаки были приделаны два коротких крыла с отогнутыми вниз концами. К хвосту сосиска сужалась, и там под углом топорщились два больших стабилизатора вверх, и два поменьше вниз. Под брюхом, словно рот пойманного пескаря, острогубо торчал овальный воздухозаборник, а перед ним, плотно прижавшись к корпусу, высовывался длинный конический карандаш. На темно-зеленом фоне ракеты карандаш, выкрашенный в ядовито-красный цвет, бросался в глаза.

- Во це бревно с карандашом и есть ИЗДЕЛИЕ?! – продолжал удивляться Ленька. Класс дружно хохотнул, что явно не понравилось Блюмину.

- Это – сухо сказал он, – не бревно, курсант Панауров, а «корабельный снаряд Щука» или сокращенно «КСЩ», а под корпусом укреплен не карандаш, а отделяющаяся боевая часть. Ракета, однако! Это грозное оружие, - а не игрушка, однако!

Слово «однако» было характерным словом-паразитом у Блюмина. Когда он волновался, то произносил его часто и не всегда к месту. Курсанты это сразу уже ухватили.

-А я, что? - осклабился Ленька, - я и говорю ракета, только, похожая на бревно! Однако!

Класс опять хохотнул.

- Вы зря так пренебрежительно относитесь к ней, – с досадой в голосе заметил Блюмин, - это уникальное и очень умное создание.

Чувствовалось, что ракеты он обожает и, как все влюбленные в технику люди, наделяет их человеческими чертами и даже характером.

Что же касается первых крылатых ракет, или самолетов - снарядов, как их вначале называли, то внешний вид их подчас действительно был необычен. Среди ракетчиков в те времена ходила байка, будто бы прославленный авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев, впервые увидев эту самую КСЩ, сгоряча, окрестил её аэродинамическим ублюдком, но потом, посмотрев ракету в работе, изменил своё отношение к ней.

…Утром в понедельник Сашка Клюзин проснулся задолго до подъёма. В голове медленно перекатывались тяжелые шары и больно били по черепу.

- Кость, а болит! - чертыхнулся Сашка, сел на койку и бессмысленно уставился на дневального. В замутненных от вчерашнего «перебора» Сашкиных глазах фигура дневального всё время раздваивалась. Пересохшее горло требовало утоления жажды, но безвольные ноги отказывались оторвать чугунную задницу от кровати. В сердцах Сашка выматерился. Хотел про себя, но видно получилось громко, от чего сосед слева Юрка Кулаков отреагировал: - Заткнись, Клюз!

-Спи, Юрок, спи! – шепотом сказал Сашка.

- Дубина! – бросил Юрка, свернулся калачиком и натянул на голову одеяло. Подождав, пока Юрка успокоится, Сашка тихо позвал:

- Гри-ша!

Дневальный не шелохнулся

- Зипун!

Реакции никакой.

Сашка потер кулаками глаза. Нетерпеливо заёрзал на кровати. Та жалобно скрипнула. Юрка вздохнул, демонстративно повернулся на другой бок, прошипев «Кретин!». Сашка не отреагировал. Он не сводил молящего взгляда с неподвижного дневального.

Тот… спал стоя. И спал крепко, потому, как на его безмятежной физиономии блуждала отрешенно - счастливая улыбка.

- Дневальный! Вы, почему спите? – голосом отца-командира крикнул Сашка.

- Слушай, Клюз, ты заткнешься или нет? – опять взъерепенился Юрка. На соседних койках тоже недовольно заворочались.

- Спи, Юрок, спи! – снова виновато пробормотал Сашка.

От окрика дневальный вздрогнул. Открыл глаза, и ошалело уставился на Сашку, сидящего на кровати в позе «Лотос».

- Ты чё, Клюз?

Сашка поманил его пальцем и когда тот подошел, оглядываясь на спящего Юрку, тихо спросил:

- Слушай, Гриш, какая у нас сегодня первая пара?

- Блюмин, матчасть. А что?

-Твою мать! - ругнулся Сашка.

Юрка опять зло заворочался.

Приложив палец к губам, Сашка знаком показал дневальному: «Пойдем, покурим!»

Тот понимающе кивнул.

Общение придало бодрости. Сашка спустил ноги, нашарил тапочки, достал сигареты и ещё нетвёрдой, но уже достаточно уверенной походкой поплелся за Гришкой Зипуновым.

Гальюн был ротным Гайд-Парком. Сколько ни воевал с курцами отец-командир, но они с не меньшим упорством зимними вечерами кучковались в кафельном гальюнном предбаннике. Там в плотном сигаретном дыму обсуждались самые последние новости, и принимались самые важные решения.

Устроившись на подоконнике, оба закурили.

- Понимаешь, – начал исповедоваться Сашка,– я же припух! Ты же знаешь, что Блюм перед каждой лекцией устраивает свои долбанные летучки, а я ни фига не готов. С пятницы, как уволился к Петру на свадьбу, так считай, три дня не просыхал. Теперь впереди стопроцентные два балла, и среда накрылась. А мне в среду позарез в город надо.

- Да–а!.. – сочувственно протянул Гришка. - Вчера ты пришел никакой. Но держался бодро.

- Надо бы выпасть в осадок, – продолжал рассуждать Сашка,– но куда? В роте нельзя. В классе тоже. Очкарики с учебного отдела приказали классы во время занятий не запирать. На природу идти не сезон.

- Слушай, Клюз, - озарило Гришку. - В аудитории стоит разрезная ракета «С-2». Это же целый самолет. В ней просторный отсек для боевой части. Тебе с твоей хилой комплекцией там запросто можно затыриться. В отсеке кафедральные мичманы втихаря хранят одеяло с подушкой для дежурств. Я сам видел. Ракета накрыта брезентом, – вдохновенно выкладывал Гришка.

- Ну? – нетерпеливо заерзал Сашка.

- Чё, ну! Полезай в отсек, ложись аккуратно и отдыхай! Ты ночью храпишь?

- Да вроде нет.

- Вот и отлично. Скажи об этом только старшине класса, а больше никому. Ибо! - Гришка многозначительно поднял над головой сигарету, - тайна, которую знают трое, уже не тайна!

Смачно затянувшись, Гришка продолжал развивать свою идею:

- Пусть Вовка перед началом занятий доложит Блюму, что ты выполняешь срочное поручение начфака, и никому не придет в голову уточнять, какое такое срочное поручение дано тебе во время учебного процесса.

- Ты гений, Гриша! – восторженно перебил Сашка, - это просто блестящая идея! Я вроде, как и на лекции буду и в то же время и на отдыхе. Пару часиков хорошего кемара – это большая поддержка утомленному организму.

- Ты, главное, не захрапи и не шибко ворочайся! - наставлял Гришка, явно довольный своей гениальностью…

Перед лекцией старшина класса зашел на кафедру и доложил капитану первого ранга Блюмину, что курсанта Клюзина вызвал начфак, и его на занятиях не будет. Блюмин, святая душа, занятый какими-то бумажками, согласно кивнул. Сашка же, пока все толклись в курилке, а секретчики разбирались со своими чемоданами, прошмыгнул в аудиторию, юркнул под брезентовый чехол ракеты, залез в отсек боевой части, быстренько расстелил там одеяло, взбил слежавшуюся подушку и, уютно свернувшись калачиком, затаился.

Прозвенел второй звонок. В аудиторию вошел преподаватель. Дежурный скомандовал «Смирно!» и доложил, что на занятиях по материальной части ракет присутствуют все, за исключением курсанта Клюзина.

-Знаю! Вольно! Сесть! – ответил Блюмин и продолжил:

- Начнем «летучку». Дежурный раздайте листки с вопросами. Время на ответы десять минут.

В классе воцарилась тишина. Было слышно, как Блюмин фланирует по рядам. Иногда он останавливался, делал кому-то замечание и снова продолжал обход. В какой-то момент он остановился возле ракеты. Потрогал руль направления. Руль, скрипнув, повернулся.

- Скрипишь, старик! Надо сказать мичманам, чтоб тебя смазали. – Ласково похлопал по дюралю и направился к окну. Оно было как раз напротив отсека БЧ.

Сашка замер. Блюмин подошел к окну, оперся руками о подоконник и… начал тихонько мурлыкать курсантский шлягер «…а уже к полночи, пьяным будешь очень и начнешь курсантов угощать…».

«Во, Блюм дает!» едва не выкрикнул от восторга Сашка, но вовремя спохватился, зажал себе рот ладонью, чтобы не прыснуть со смеху. Видно, сделал он это неловко, так как Блюмин прервал свой вокал и насторожился. Подошел к ракете. Приподнял брезент. Послушал. Не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к курсантам…

Начало лекции Сашка слышал уже сквозь ватную пелену наваливающегося сна. Засыпая, отметил: «Блюм в отличном настроении, значит, всё будет хорошо».

Медитируя где-то на пятом сне, Сашка выдал такую руладу храпа, что металлическое чрево ракеты отозвалось боем туманного колокола.

Блюмин, прервав рассказ, метнулся к ракете. Рванул на себя чехол, сбросил на пол крышку люка и заглянул во чрево отсека. Оттуда жалким котенком – заморышем на него испуганно глядел ещё не пришедший окончательно в себя Сашка Клюзин.

Класс замер в ожидании бури.

- Ага! – победоносно воскликнул Блюмин. – Значит, особое задание? Значит, начфак? А ну вылазь на свет божий, блудный сын лейтенанта Шмидта!

Класс нерешительно хихикнул.

Из люка появилась помятая Сашкина физиономия.

- Вылезай – вылезай! Конечная остановка! Дальше поезд не пойдет!

Класс хихикнул смелее. Блюмин, прицыкнув на курсантов, продолжал измываться над обескураженным Сашкой:

- Курсант Клюзин, по-моему, вы перепутали будуар вашей подружки с крылатой ракетой? Так я вам официально заявляю, что это не бу-ду-ар, а крылатая ракета берегового базирования «С-2», однако!

Сашка вылез. Сопя, поддернул брюки, оправил робу, накинул на воротник гюйс и, красный, как вареный рак, встал по стойке «Смирно!»

- Садись вот сюда, на переднюю парту, передо мной, - не обращая на него внимания, спокойным тоном сказал Блюмин. Отвернулся от Сашки и брезгливо посмотрел на притихших курсантов:

- Тоже мне, «Черепа», - язвительно бросил он. – «Салажня» вы ещё, а не «Черепа».

Все насторожились.

- Ну, на свадьбе у друга под крики «Горько!» немного перебрал. Ну, невмоготу. Так приди и прямо скажи. Нет, старшина класса, - он ткнул пальцем на Вовку - приходит и мямлит про какой-то срочный вызов вот этого недоросля, - Блюмин кивнул на Сашку, - к начфаку. Сто лет он нужен начфаку!

Класс опять осторожно хихикнул.

- Я сразу смекнул, что это чистейшей воды туфта. Будет начфак нарушать приказ начальника училища и снимать курсантов с занятий без его разрешения! А этот, – Блюмин опять кивнул в сторону совсем пришибленного Сашки, - как последний Гаврош лезет в ракету. Подушечку, одеяльце прихватил. И приволок же сюда каким-то образом!

Класс весело загалдел.

- Спать в ракете - последнее дело! – с металлом в голосе заключил Блюмин.

Помолчав, преподаватель неожиданно обратился к Вовке:

- Что у вас там, на второй паре?

- Динамика полета ракет, товарищ капитан первого ранга, - отчеканил Вовка. Блюмин кивнул, давая понять, что старшина класса может сесть.

- Вот видишь! – повернулся он к Сашке, - «Динамика полета». Её и на трезвую-то голову сразу не одолеешь, а что уж говорить про твоё состояние…

Класс зашелся хохотом. Таким Блюмина курсанты ещё не знали.

- Ладно, - примирительно сказал Блюмин, - сорвал ты мне лекцию. Осталось двадцать минут, что тут успеешь. Я дам вам этот материал на самоподготовку. И, раз уж меня завели, расскажу, как испытывали эту самую ракету, в которой Клюзин пытался переночевать, – весело закончил «разбор полетов» Блюмин.

Класс приготовился слушать.

-Вам, конечно же, ничего не говорит фамилия и имя Амет-Хан Султан? – начал издалека преподаватель.

- Нет! А кто это? - послышались возгласы.

 - Это один из летчиков-испытателей крылатой ракеты. На ней он… летал!

- Не может быть! – недоверчиво протянул кто-то.

- Может, может! Именно на крылатой ракете! – подтвердил Блюмин.

- Это что, советский «камикадзе»? – попытался сострить Сашка.

- Нет, - курсант Клюзин, - жестко отреагировал Блюмин, - не «камикадзе», а летчик-испытатель. Улавливаете разницу? Блюмин перешел на лекторский тон, давая понять, что Сашкин вопрос, по меньшей мере, бестактный.

- В конце сороковых годов, как вы знаете из истории, Соединенные Штаты совместно с Южной Кореей разработали план нападения на Корейскую Народно-Демократическую Республику. Этот план предусматривал крупномасштабную операцию по высадке морского десанта на побережье КНДР. Об этом плане узнала советская разведка и сообщила в Москву. И тогда пред учеными и конструкторами была поставлена задача: создать крылатую ракету класса «воздух-вода» с мощным боевым зарядом. Учитывая очень сжатые сроки, на всё отводилось чуть больше года, было решено взять за прототип отечественный реактивный истребитель «МиГ-15бис».

«Так вот оно, что, - осенило Андрея, - теперь понятно, почему в училище оказался так поразивший меня при поступлении самолет, и почему мы на нём отрабатываем практические навыки».

- Самолет, конечно, переделали,– продолжил Блюмин.– Укоротили крылья, в носу сделали обтекаемый кок для аппаратуры самонаведения на цель, а вместо пилотской кабины – отсек для боевой части. Именно в этом отсеке, имел честь отдыхать ваш коллега, - съязвил преподаватель, сделав реверанс в сторону Сашки.

Класс дружно захохотал.

- Ракету, или крылатый самолет-снаряд, - перешел на серьёзный тон Блюмин, - назвали «Кометой». Она несла боевой заряд фугасного типа в тысячу килограмм и могла поражать одиночную морскую цель на дальности более ста километров. Ракета подвешивалась под фюзеляжем бомбардировщика Ту–4. При подлёте к зоне пуска, по сигналу бортовой аппаратуры самолета, на ракете запускался маршевый двигатель и после выхода его на режим, ракета отцеплялась. В полете, она управлялась по радиолучу. Потом включалась головка самонаведения. После захвата цели головкой самонаведения управление ракетой прекращалось, и самолет ложился на обратный курс, на базу.

Блюмин сделал длинную паузу, что-то прикидывая в уме и чему-то, только ему известному, улыбаясь, и продолжил рассказ:

- Как вы отлично понимаете, во всяком случае, я хотел бы в это верить, - класс утвердительно загудел, - всё было далеко не так просто. Требовались тщательные испытания и самой ракеты и аппаратуры наведения, а сроки, как я уже сказал, ничтожные. Считайте, что их нет. Вот и решили вместо боевой части посадить туда пилота. Как, курсант Клюзин, полетел бы? – неожиданно обратился капраз к Сашке. - Правда одеяло и подушку в полет не дали бы, все-таки казенное имущество. Не ровен час, пропадет при неудачном приземлении.

Класс снова затрясся от хохота. Сашка сидел, сжавшись в комок, проклиная в душе и себя за бездарный провал и Гришку с его гениальной идеей и злоязыкого Блюмина.

- Вот на таком самолете-ракете и летал Амет-Хан. В его задачу входило проверить маневренные свойства ракеты, работу приборов и маршевого двигателя.

Блюмин вновь сделал паузу. Пристально посмотрел на Сашку. Улыбнулся.

– После отцепки, – продолжил он рассказ, – летчик-испытатель по приборам наблюдал, как ракета слушается команд управления, подаваемых с самолета. В момент захвата цели отключал головку самонаведения и брал управление полетом на себя. Возвращался на аэродром, выпускал шасси и садился на бетонку как на обычном самолете. Правда, посадка была одним из самых сложных и опасных элементов полета. У ракеты крылья меньше, чем у самолета-прототипа, поэтому посадочная скорость достигала четырехсот километров в час. При такой скорости требуется исключительно быстрая реакция пилота, иначе катастрофы не миновать. Но Амет-Хан был пилот-виртуоз. Однажды, повздорив перед вылетом с начальством, он пролетел над перепуганной комиссией на бреющем полете. Это хулиганство сошло ему с рук лишь благодаря его исключительной одаренности как пилота-испытателя и двум Золотым звездам Героя Советского Союза. За испытания «Кометы» Амет-Хан был удостоен Государственной премии СССР.

Блюмин замолчал, рассеянно перелистывая классный журнал. Курсанты молчали, пораженные услышанным. Прозвенел звонок, но никто не шелохнулся. Тишину нарушил капитан первого ранга Блюмин:

-А родился Амет-Хан Султан в городе Алупке, у нас в Крыму. Кстати, здесь же и проводились эти испытания. Вот так-то, курсант Клюзин! А вы в ракете устроили, черт знает что! Нехорошо это! – подтрунил Блюмин и, не дав развеселиться курсантам, скомандовал:

– Дежурный, окончить занятия!

Как-то Андрей рассказал об услышанном от Блюмина старшему лаборанту кафедры мичману Алексею Ивановичу Молодых. Тому самому мичману, с которым случайно познакомился в ракетном дворике при поступлении в училище. Тот хитро прищурился:

-Это, считайте, вам здорово повезло. Капитан первого ранга Блюмин вообще-то молчун. Видно, тогда задел его за живое Клюзин своим фокусом. А Федор Аркадьевич, между прочим, за эти испытания получил второй орден «Красной Звезды».

- Как? – изумился Андрей, - он, что участвовал в испытаниях «Кометы»?

- Участвовал, участвовал, - закивал Молодых, - и не только «Кометы». Первую Красную Звезду он тоже получил за освоение новой техники. Федор Аркадьевич после окончания Ленинградского «Военмеха» служил на полигоне. Участвовал в испытаниях почти всех крылатых ракет. Если представится случай, вы его попытайте. Он много интересного вам расскажет, - многозначительно намекнул Молодых.

- А одеяло с подушкой мы из отсека БЧ убрали, - неожиданно поменял Молодых тему разговора.

- Кто бы мог подумать, что курсанты полезут в него спать! – сокрушался Алексей Иванович. - Нам после этого случая Блюмин такой разнос учинил! Приказал отсек закрыть на болты. Что мы и сделали…

Андрей гордился, что постигает азы ракетного дела в годы стремительного расцвета этого вида оружия. На примере своих педагогов он видел, что создают и испытывают крылатые ракеты одаренные, незаурядные люди. А ракеты, которые они создают, действительно грозное оружие. Но видел Андрей и другое. На одной из последних заводских практик, в цехе сборки, он с изумлением наблюдал, как бригада женщин, одетых в грязные засаленные комбинезоны, резиновыми колотушками на оправках-шаблонах гнула листы дюраля, придавая им нужную форму. Монотонный стук колотушек по металлу и сухой шелест передвигаемых листов напомнили ему стирку белья на реке у зимней полыньи – там женщины, красными от ледяной воды руками, деревянными вальками методично дубасили выполосканное в проруби бельё. На другом участке несколько щуплых пареньков в шумозащитных наушниках пневмомолотками «пришивали» заклепками выгнутые листы к ребрам корпуса ракеты. Потом, чумазые как черти, девчонки в марлевых повязках вместо респираторов ползали, как черви, внутри ракеты и вонючей жижей герметика обмазывали узлы соединений и стыки листов.

Здесь же, в цехе, поблескивая новеньким металлом и краской, безжизненно стояла современная поточная линия изготовления корпусов. На недоуменный вопрос «Почему она не работает?» начальник цеха снисходительно объяснил, что если он её запустит, то весь годовой план выполнит за неделю. А что делать потом? Такая же картина была практически во всех цехах, где довелось побывать Андрею.

Как-то не вязался в сознании весь этот примитивизм с новым грозным оружием. Какое-то открытое пренебрежение к человеку сквозило во всем этом. Получалось, что уже в процессе своего рождения эти хитроумные военные игрушки незримо и постоянно высасывали из людей, словно вампиры, здоровье, инициативу, интеллект. Человек невольно становился рабом, пресловутым «винтиком» во всем этом сложном процессе.

Спустя пять лет после выпуска, Андрей снова испытал это обезоруживающее чувство недоумения. Ракетному комплексу, глубоко упрятанному в скалах гранитного острова, едва исполнилось десять лет. На смену подоспел новый. Весь процесс замены вылился в варварское уничтожение старого и «халтурное», по принципу «быстрей, быстрей, а там разберемся», внедрение нового.

- Наверное, - рассуждал он, - прежде, чем ломать, следовало бы прикинуть, как сохранить все, что находится в хорошем состоянии и может послужить еще не один десяток лет в том же народном хозяйстве. Ведь наработка механизмов и машин минимальна. Нет. Всё ломами и кувалдами разгромили, изуродовали и выбросили на поверхность.

Андрей недоуменно задавал себе вопрос: - Зачем, миллионы народных денег просто так были выброшены на ветер? И это только на одной «точке». А на скольких бесчисленных «точках» и «объектах» это происходило?

Глядя на варварство, происходившее вокруг, Платонов с горечью вспоминал и начало шестидесятых, когда вот так же безжалостно уничтожались новейшие корабли, самолеты и артиллерия; и заводскую практику, где женщины тяжеленными резиновыми колотушками гнули дюралевые заготовки…

И всё это происходило не в войну, не под разрывами бомб и снарядов, а в мирное время, под шелест кумачовых лозунгов и бесконечных призывов к скорейшему достижению «сияющих вершин коммунизма»…