Ивашкин совершенно не соответствовал своей фамилии: не было у него ни носа картошкой, ни белокурости, ни голубоглазости. А был он черняв, горбонос, зеленоглаз, и если бы ему пришла вдруг в голову сумасшедшая мысль раскопать свою родословную, то в бесконеч ной череде предков обнаружились бы, к его удивлению, и татары, и евреи, и даже персы, а среди них подвижники и обыватели, богачи и бедняки, герои и доносчики, религиозные фанатики и стоеросовые богоборцы. Но Ивашкин своих предков не знал, а поэтому мог чис лить себя истинным русаком, то есть человеком, инстинктивно созна ющим, что безопаснее вовсе почитать себя выращенным в колбе с разрешения начальства.
Итак, коктейль из пращуров, сгустившись во плоть, образовал Ивашкина – одарённого лентяя, бывшего студента и бывшего сигнальщика крейсера « Коллективизация » .
Окончив школу, Ивашкин зачем-то поступил на философский факультет Ленинградского университета, откуда в середине второго курса был изгнан за то, что в пивном баре « Медведь » подрался с до центом, читавшим у них курс марксистско-ленинской эстетики. Недо деланного философа призвали на флот, где он, благодаря сметливости и врождённой способности воспринимать идиотизм как затейливую игру природы, вскоре сделался справным матросом и отличным сиг нальщиком. Командование его отличало, хотя зоркое начальственное око прозревало в Ивашкине подспудную готовность к взбрыкиванию.
Взбрык поимел место в далёком Сингапуре, куда « Коллективизацию » направили с официальным визитом, дабы продемонстрировать белу свету калибр орудий, боеготовность и чистоту мирных намерений. Миротворческая миссия готовилась столь тщательно, что инструктажи, политинформации и беседы о происках империализма довели личный состав до состояния запредельной бдительности, но на Ивашкине это не сказалось, поскольку ещё с пионерских лет он научился засыпать мёртвым сном, как только выступающий произносил: «Товарищи!»
Спал Ивашкин с открытыми глазами и при полной неподвижно сти организма, а потому считался самым прилежным слушателем.
В Сингапуре Ивашкин пропал, то есть буквально исчез, словно провалился сквозь асфальт на людной улице. Офицер, возглавляв ший группу и каждые десять минут пересчитывавший матросов по бескозыркам, тут же прекратил увольнение, пригнал свою “ отару ” на борт, доложил о происшествии, потом пришпилил к галстуку покаян ный рапорт и попытался повеситься на портупее от кортика, но лишь вывихнул челюсть и был изолирован в санчасти, где потихоньку играл в карты с доктором и потягивал спирт, а в свободное от этих занятий время усиленно конспектировал первоисточники, готовясь к неизбежной разборке. Бесконтрольное изучение классиков марксизма-ленинизма оказало на него весьма странное действие, и по возвращении в родную базу он написал письмо в ЦК КПСС с предло жением одностороннего разоружения и создания многопартийной системы, после чего его заболевание было признано безнадёжным, и его уволили из вооружённых сил, а впоследствии он приобрёл извест ность как “ поборник защиты насекомых ” .
Поиски матроса продолжались двое суток, лучшие криминалисты сбились с ног, а правительство даже негласно вошло в контакт с мест ной мафией, и та заверила, что к исчезновению Ивашкина никакого касательства не имеет. Излишне говорить, что всякое сообщение « Коллективизации » с берегом было прекращено, командир крейсера всё чаще поглядывал на свою портупею, особисты писали многостра ничные доклады о происках спецслужб, и все обсуждали неизбеж ность скорых вакансий.
Ивашкин объявился, когда в клюзах уже грохотали якорные цепи. Пропажу доставили к борту на большой джонке, изукрашенной цвет ными бумажными фонариками. Ивашкин возлежал на горе шёлко вых подушек в компании разномастных девиц, оказывавших ему всевозможные знаки внимания. В джонке находился также жёлтый полицейский чин, благосклонно взиравший на идиллию и приговари вавший тонким голосом: «Те-те-те! Карос, русико! Карос, русико!»
Ивашкина подняли на палубу, глаза у него были как у кота, обожравшегося сметаной, а ноги подкашивались от слабости, но он нашёл в себе силы доложить по всей форме, что прибыл из увольне ния без замечаний, а подробности изложит в письменной форме. Сле дом на борт подняли многочисленные презенты от благодарных почи тательниц ивашкинских талантов. Полицейский чин со своей стороны поблагодарил командование крейсера за образцовое проведение визита, назвал Ивашкина “ могучим посланником доброй воли ” , доба вил: «Те-те-те! Карос, русико!», отдал честь и смайнался в джонку.
Отоспавшись, Ивашкин написал на удивление короткий рапорт, суть которого сводилась к тому, что он выпил в городе лимонаду и по терял сознание, которое вернулось к нему лишь у борта родного крей сера. Все попытки уличить его в осмысленном безобразии ни к чему не привели. Ивашкин охотно признавал факт злонамеренной провока ции, но по сути самой провокации ничего путного сообщить не мог и только горестно твердил: «Виноват! Опоили, сволочи!» На том дело и кончилось, но оставлять на службе столь популярную фигуру, каковой сделался Ивашкин, было совершенно недопустимо, и его под бла говидным предлогом комиссовали, отпустив на все четыре стороны.
Из всех четырёх сторон Ивашкин выбрал опять-таки морскую – устроился в Балтийское пароходство, честно отплавал положенный срок в каботаже, получил визу, был выпущен в загранку. Но природ ная шустрость и нутряная порядочность подгадили ему и здесь.
В славном городе Гамбурге Ивашкина сотоварищи занесло на злачный Репеербан, куда, к слову сказать, влекла российских морехо дов не столько возможность бесплатно лицезреть кусочек чужого разврата, сколько знаменитый магазин « Алко » , где по весьма доступ ной цене продавалось вино в литровых картонных упаковках на манер молочных. Пакеты эти моряки называли кирпичами и покупа ли весьма охотно.
Купив по кирпичу, приятели употребили их на травке под памят ником Бисмарку и отправились глазеть на живые витрины.
Толстые, добродушные немки сидели за стеклом и, позёвывая, вязали детские шапочки, поёживаясь в своих лёгких нарядах. Иваш кин неожиданно ощутил сыновние чувства и несколько загрустил. Правда, у витрины с молодкой в одних ботфортах он оживился и даже стал пересчитывать марки, но друзья не позволили ему уронить честь- достоинство и уволокли от скоромного зрелища.
Они вышли на Репеербан и стали свидетелями отвратительной сцены: какой-то тип хлестал по щекам девицу, а прохожие шли себе мимо, видно, помня, что в буржуазном мире человек человеку — волк. И ведь были инструктажи, были! И даже этот возможный мерзкий случай обсуждался! Задали вопрос первому помощнику: «Как быть, если на глазах твоих бьют женщину?» И ответил судо вой идеолог: «Ступайте мимо, ибо не за дело бить не станут!» Но Ивашкин-то не слышал этого завета, он по обыкновению спал, окаме невши и растопырив глаза. И не успели его товарищи опомниться, как подскочил Ивашкин к оскорбителю и врезал по уху, добавив сло во бранное. Тот от удивления грохнулся на панель, и в следующую секунду Ивашкин уже бился с друзьями негодяя.
Коллеги же в битве участия не принимали, поскольку на инструктажах не спали, помни ли, что драться за границей нельзя, но, однако же, нельзя и уйти, бро сив товарища, а следует ждать, покуда его не заберут в полицию, куда надлежит проследовать в полном составе, не теряя при этом всё того же достоинства.
Баталия меж тем разгоралась, и вот уже, теснимый неприятелем, снял с себя Ивашкин широкий ремень – память о слав ной « Коллективизации » , и уже сверкнула над развратным Репеерба ном надраенная краснофлотская бляха, но тут замигали огни, и подъехала полиция. Остановиться бы Ивашкину, опомниться, уж и шпана гамбургская скрылась, а вокруг одни полицейские, но куда там! Взбодрён ный кирпичным напитком наступает Ивашкин на полица ев и выкрикивает обидное для всякого немца слово – « Сталинград » , и свистит над головой латунная бляха. Вот уже и ТВ подкатило, запыла ли юпитеры, и повёлся прямой репортаж с театра военных действий. А на судне смотрят телевизор, и доктор делает первому помощни ку инъекции.
В сей момент старший группы не выдержал и, вспомнив моло дость, выкрикнул громко военно-морское: «Полундра!» Опешил на секунду Ивашкин, опустил ремень; и тут же налетели проклятые буржуины, замкнули на запястьях браслеты крупповской стали и запиха ли пинками в гамбургский “ воронок ” , а друзей Ивашкина вежливо пригласили в другую машину.
Из полиции позвонили на судно и пообещали двоих отпустить, а Ивашкин пусть посидит в холодной, а то полицейские на него очень злы. Наутро же полиция обнаружила, что участок блокирован огром ной толпой женщин, а над ними реют транспаранты: «Свободу русскому парню, вступившемуся за честь женщины!» и ещё много вся ких в таком же роде. К тому же гамбургский женсовет послал бурго мистру, или, как там он у них называется, целую петицию, что, мол, если Ивашкина не выпустят, так чёрта лысого его, бургомистра, изберут на следующий срок. Тот, понятное дело, струхнул и лично доставил Ивашкина на судно и чуть ли не хотел объявить его почётным гражда нином вольного города, лишь бы с бабами не ссориться, но почётное гражданство наш консул отклонил. В пароходстве Ивашкину вежливо предложили: либо ты, зараза, будешь до пенсии болтаться в каботаже, либо вот тебе отличная характе ристика и ступай-ка ты, родимый, на все четыре румба.
Жизнь и приключения Ивашкина продолжались...
Назад в раздел