Библиотека Виктора Конецкого
«Самое загадочное для менясущество - человек нечитающий»
|
Писатель Виктор Конецкий |
Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого |
Морская библиотека |
Контактная информация |
Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого |
03.04.2017
«Жизнь на море – особая жизнь»Памяти художника-реставратора Н.А. Тимофеева
Предлагаем вниманию читателей отрывки из писем Николая Тимофеева к Людмиле Богатырёвой, художнику и педагогу (живёт в г. Смоленске), написанные им в период участия в съёмках фильма «Летняя поездка к морю».
 Н.А. Тимофеев у макета Псковского кремля. 1999 год.
 Макет древнего Пскова Н.А. Тимофеева. Фотография 1999 года.
Николай Тимофеев принимал участие в съёмках ряда фильмов – как актёр, и как художник («Пани Мария», «Товарищ Иннокентий», «Василий Буслаев», «Павловск», «Летняя поездка к морю», «Самородок» сериала «Улицы разбитых фонарей-5» и других).
Николай Алексеевич Тимофеев скончался в г. Пушкине, похоронен на кладбище в г. Павловске. Фильм «Летняя поездка к морю» был снят в 1978 году Семёном Давидовичем Арановичем (23 июля 1934 – 8 сентября 1996). Будущий кинорежиссёр и автор легендарного фильма «Торпедоносцы» Семён Аранович окончил Николаевское военно-морское минно-торпедное авиационное училище им. С.А.Леваневского в 1955 году и служил штурманом военно-морской авиации Северного флота на Соловецких островах и в Заполярье.  Курсант Семён Аранович
Радикально изменить род занятий его заставила авария, в ходе которой майор Аранович был вынужден катапультироваться (неудачно).
Он окончил ВГИК (мастерская Романа Кармена), и работал на ЛСДФ и киностудии «Леннаучфильм» (1965 – 1970). 10 марта 1966 года вместе с операторами Виктором Петровым, А.Д. Шафраном и другими, Семён Аранович принял участие в несанкционированных съёмках отпевания и похорон поэта Анны Ахматовой (отснятые материалы использованы им в документальном фильме «Личное дело Анны Ахматовой», 1989 г.).
Фильм Семёна Арановича «Летняя поездка к морю» рассказывает о событиях 1942 года, когда в начале лета экспедиция школьников из Архангельска отправилась к берегам Новой Земли для выполнения особого задания: собрать как можно больше яиц кайр на птичьих базарах Новой Земли, чтобы оборудовать продовольственные базы для потерпевших бедствие моряков. На острове появляются фашисты. Спасая детей, гибнет руководитель экспедиции, и мальчишки сами берутся за оружие…
 Кадр из фильма Семёна Арановича «Летняя поездка к морю». 1978 год.
Письма Николая Алексеевича Тимофеева ценны не столько сообщёнными подробностями трудных съёмок игрового кино, сколько непосредственной наблюдательностью и искренностью, свойственной незаурядному, умному и мужественному Художнику.
Письма Н.А. Тимофеева подготовлены к публикации для сайта Морского литературно-художественного фонда имени Виктора Конецкого близким другом художника искусствоведом Е.Н. Монаховой (Санкт-Петербург). Сердечно благодарим Елену Николаевну Монахову и Людмилу Анатольевну Богатыреву за предоставленный материал и уникальные фотографии, переданные для первой публикации на нашем сайте. Татьяна Акулова-Конецкая
НИКОЛАЙ ТИМОФЕЕВ – ЛЮДМИЛЕ БОГАТЫРЕВОЙ
Остров Харлов
Людка! Здравствуй, моя дорогая!
Мы ещё здесь (Остров Харлов (Семиостровье) – бывший населённый пункт в Ловозерском районе Мурманской области, располагался на о. Харлов на берегу губы Сирены – залива Баренцева моря. – Е. М.). Десятого уже снимаемся с якоря и берем курс на Архангельск. И там пойдут дальнейшие съёмки. Сейчас очень много работы. Приходится всё время перестраивать лагерь, а это делается по сыплющейся из-под ног гальке. К вечеру ноги устают и делаются как деревянные и ноют в сухожилиях. Напряжение адское, а на площадке, где съёмка, ругань и скандалы. Ходим на отстрел кайры – по 50 штук. Из этого количества 15 ушло в потерю. И всё время съёмки, съёмки, съёмки.
Во время отстрела чуть не случились людские жертвы. При выходе моряков на карниз скал, для подбора убитой птицы, из-под ног у одного моряка ушла лодка. Он повис над морем. А потом прибойной волной его поддало лодкой снизу с такой силой, что он очутился на скалах. Потом он говорил, что не помнит, как всё произошло.
У второго моряка, находящегося в лодке, она вышла из повиновения, её начало крутить и швырять, и он также выскочил на скальный отвес, утопив лодку, отстрелянных птиц и весь взятый реквизит.
Затем суровые моряки гражданского флота, спасая этих незадачливых киношников, запутали к тому же винт на своём баркасе и делали попытки, ныряя в ледяную воду, распутать винт. А скалы отвесные, а под ногами осклизлый птичий помёт и такие же осклизлые водоросли, а над головами семидесятиметровые отвесы гранитных стен-скал. И на всём этом антураже надо было отснять стрельбы, мальчишек и переносить, оберегая, цепляясь за волосы упоров, ценную тяжелую съёмочную аппаратуру.
Я тебе писал, что условия, в которых делается фильм – чрезвычайные. Но они изо дня в день сложней и сложней. Сейчас дополнительно свалилось на меня изготовление съёмочного реквизита. Делаю его в свободное время, потому что всё остальное время с утра и до вечера увозят на съёмки. Без художников тоже нельзя.
 Николай Тимофеев (в центре).
Проба к фильму «Летняя поездка к морю». 1978 год. Ящики. Их будут разбивать в финале «фашисты», в них будут яйца кайр. Всего этих ящиков у нас было девяносто – их жгут, несмотря на наши запреты ночью. Режиссер на нас кричит из-за малого их количества, директор [картины] орёт и грозит выговором и жалобами на художественную секцию… А их всё меньше и меньше… Ничего – ни уговоры, ни окрики – не помогают, когда нужен костёр. А самое сухое – это рейки. Вот они и уменьшаются количественно. А впереди грядущий «масштаб разрушений», который должны будут учинить «фашисты». Из чего будем делать? Из чего? Неизвестно.
Вчера снимались варварски жуткие сцены разделки тушек мёртвых кайр. Сцены патологические, очень неприятные, но необходимые… По сюжету они почти сюрреалистичны.
На этих съёмках не выдержал режиссер. Сердечный приступ. С берега доставляли его на носилках, а с лодки краном. Сейчас лежит в изоляторе. Съёмки сегодня проходят без него. Все молимся, чтобы только не инфаркт, чтобы вылежался, чтобы хоть чуток отдохнул и успокоился. А я особенно потрясён. Мне даже стало жутко. Это какой-то рок преследует меня. Боюсь даже дальше думать. Тогда, на преддипломе, для режа и для меня всё кончилось трагедией. Для меня ещё ладно, а для него навсегда…
А потом пошли сложнейшие года: ярость, жестокость и драма изо дня в день! И это с 1972 года текло непрерывно и по сей день.
Только бы ничего, только бы Аронович выздоровел, а фильм мы сделаем.
Попробовал написать этюд скал с воды, но ничего не вышло. Скалы издали писать и непонятно, и мелко, и запутанно, и, кроме всего, для этого нужен особый навык.
На птичьи базары тоже не пришлось пока выходить. Хотя Александр Васильевич, живущий там с ребятами, зовёт меня каждый раз всё настоятельней.
Жизнь на море – особая жизнь. Совершенно потрясает стирание грани между временем службы и личным-домашним. Судно – для моряка и дом, и работа, и ему после работы достаточно опуститься на одну-две палубы вниз, как будешь уже дома. Поэтому в служебном уставе – особая статья про уборку судна.
Правда, мы вносим в их моряцкую жизнь свою студийную неразбериху и путаницу, и нарушение графика их жития. Но это уже ненадолго. Людочка! Ужасно соскучился по тебе. Вспоминаешься ежедневно, приходишь ко мне живая и явная, а вот письма пишу к тебе действительно редко, и это просто от того, что нет времени. Сегодня, например, я вообще не спал всю ночь, делал морякам стенгазету, ибо сегодня их праздник работников морфлота. Да здесь и вообще теряется чувство дат, дней и вообще времени.
Солнце не заходит, а лишь припадаёт, да запрячется за выпуклость острова над морем, чтобы через час вновь пойти к своему дневному зениту.
Вот такая и ты была бы светлая в жизни моей извечно и постоянно, как этот вечный день короткого полярного лета <…>
Целую. Николай.
30.07.1978
Остров Харлов
Людочка! Дорогая моя! Здравствуй!
Идут последние напряженнейшие дни пребывания на о. Харлове – некоторым из съемочной группы приходится работать по 16–18 часов в сутки. За четверо суток мне выпало поспать в общей сложности лишь шесть – семь часов. Днём по съёмочной площадке таскаем ящики, бочки, щиты нар, брезенты. Грунт сыплется со скрежетом и грохотом под ногами – это галька перемещается, и нам очень трудно, до боли, ходить. Режиссер и операторы уже в сильнейшем нервном заводе, порою срываются на крик.
 На съёмках фильма «Летняя поездка к морю».
В центре – Семён Аранович. Фотография Н.А. Тимофеева. 1978 год. А погода лежит нескладуха. На днях нам нужен был туман, а она преподнесла ветер. И как мы ни пытались для тумана сделать дымы, ничего не вышло, и наши туманы выходили клочьями, да бездарно пропадал съёмочный день. А вчера мы высадились на другой берег, и там вдруг стало палить прямо-таки крымское солнце. Целый день мы прождали погоды. И, когда перенесли съёмки на три часа ночи, когда при полном отливе ночами пришлось сажаться в баркас, за километровым удалением по морскому дну, то пришла погода, и съёмки продлились до полуночи (следующего дня). Так работаем здесь.
Люди болеют, травмируются, недолеченные ползут на съёмки, группа проявляет героические усилия… Болят руки, ноги, дневная работа не кончается с наступлением ночи и нашим возвращением на судно и продолжается до трёх – четырёх утра, а потом, так и не спавши, вновь вступаешь в новый день.
Прошли сложнейшие съёмки, когда люди в этой ледяной воде изображали «утопленников». И над этим «мёртвым царством», где камень, да выброшенные водоросли при отливе, в разбитой лодке трое «убитых» и живой щенок, завывающий и тоскливо, и жалобно. Уже даже опытные работники кино говорят, что это зверская съёмка. Участников этого кадра отпаивали спиртом, да отогревали потом паром на судне в финской бане.
Сегодня, 13-го мы снова едем к о. Харлов. Завтра и сегодня делаем досъёмки и грузим вещи на судно. Поход начнётся 11 июля на Архангельск. Здесь прекрасное море и удивительные места. Здесь девственная природа, не попорченная ни человеком, да и ничем другим… И лишь прибои своими выбросами говорят о присутствии человека, о его нелепых в этих краях вторжениях в неё.
Я буду скучать об этих краях потрясающей красоты. Здесь хочется писать этюды и стихи, но сейчас всё отдаётся нашему фильму.
<…> Последние съёмки – съёмки о разрушении «фашистами» лагеря. Всё готово к ним, нужно только, чтобы был туман. И тогда всесокрушающая ненависть «фашиста» пронесётся по штабелям наших ящиков. Единственно о чём волнуемся, это сколько останется в целости ящиков для последующих дублей. И хватит ли заготовленных яиц для эффекта уничтожения всех «сборов».<…>
Снится город и снятся глаза
<…> Здесь на севере состояние дня меняется «семь раз на дню», и всё это может перемежаться каждые полчаса. С обеда не было никаких съёмок. А на съёмках у нас в основном московские актёры из театра Ленинского комсомола. А там, говорят, сейчас один из сильнейших театральных коллективов Москвы. Актёры рвутся в Москву. Уже давно должны были закончиться у них съёмки. Но погода срывает и срывает наши графики, и, наверное, всё нарушение лагеря (разгром лагеря «фашистами». – Е. М.) будет переноситься на юг, в Крым.
Да, всё, что затеваешь, обычно никогда не уложить в те рамки и места, которые загадываешь сначала, особенно так, как сложилось у нас.
Нам бы здесь пробыть ещё полмесяца… Но корабль должен уйти в экспедицию, а это более важное дело в жизни моряков, чем наше действо. Да и мы совсем заморили уже их. Всё к берегу, да от берега… И бесконечное количество раз в сутки.
Людочка! Здесь я разговорился с нашей бухгалтером, стал расспрашивать… И вдруг говорю: «А вы знаете Виктора Р<…..>?». И только я спросил об этом, как услыхал массу нелестного, массу такого, – просто омерзительного – об этом человеке.
И вспомнилось моё творческое начало, когда мы с ним, два молодых специалиста, приехали в Сыктывкар. И как он стал подлыми методами просто вредить, просто создавать трудности в моём исходе. Как мне было сложно сориентироваться, чтобы остаться незапутанным в его силках-лабиринтах. Вплоть до того момента, когда я ушёл из театра. И вот здесь, на Ленфильме, он работал директором кинокартины. И что же? Накопил задолженность, завалы, допустил полный развал и полную несогласованность, вызвал раздражение массы людей своими махинациями и спекуляциями. Люди давали ему в долг на его обещания, когда он снимал фильм на Чукотке. Видно, гнилой человек уже на всю жизнь гнилым и останется. Будь у него хоть малый, хоть выдающийся пост.
Услыхав о нём, почувствовал, как вспомнилось и зашевелилось запрятанное в памяти старое на моей зарубцевавшейся душе. То, что прожито человеком честно и трудно, никогда из него уже не выйдет. Это уже история его жизни. Вот как я встретился с моею прожитостью здесь, на этой кинокартине на острове Харлов и снова на севере.
Ещё два дня, и мы едем отсюда в Архангельск. Мы будем грузиться, и в шесть вечера судно уйдет в плавание. И уйдёт моя северная морская жизнь, её месячное бытиё уже в историю. И будет сниться молчаливым безмолвием, да снеговыми разрядами измороси – как дождь.
10.07.1978
На пути в Архангельск
Людочка! Вот мы и едем в Архангельск, то есть плывём. Сейчас третий час ночи. Идём в шторм. Зыбь 4 балла. Судно сильно качает, и наш «экипаж» с киностудии снова лежит больным. Кого тошнит, а кто ещё хуже – вообще встать не может. А я, как ни странно, сижу и пишу своё «неотправленное письмо». Лично я удовлетворён своей такой выносливостью.
А вчера был очень трудный день. Если на остров Харлов мы выгружались напрямую, и потребовалось на это три дня, а выгрузка была прямо на галечный пляж, то здесь, из-за неостанавливающихся съёмок, картина была другая. Грузы приходиться перетаскивать через острые скалы – как «переход Суворова через Альпы». А съёмочная группа всё время тормозила нам упаковку, у нас оставалось всего три часа на демонтаж лагеря, упаковку, перевозку, переброску. И всё было перевезено и убрано. Люди после столь напряжённого дня все свалились спать.
И вот сейчас ночь. В шторм кают-компания ходит ходуном, и со стола летит, разбиваясь, посуда. Стулья перекатываются при сильном ударе волны от стены и до стены. Вообще, впечатляющее зрелище и удивительное ощущение какой-то невесомости и отторженности.
В предпоследний день на острове Харлове я получил из дома письмо, а в нём было ещё одно из Москвы. Это очень обрадовало, потому что здесь было необходимо не чувствовать затерянности и отрыва от земли.
Люда! Я очень скучаю без тебя, без бесед с тобою, без общения. Очень хотелось повидать Север, пописать этюды, повидать птичьи базары и привезти тебе экзотики. Но, чтобы это всё осуществить, нужно ехать не работать, а ехать для туризма. Я же ехал работать в плане моей профессии – и пришлось работать, а не глазеть и рвать цветы. Так я тебе и не смогу переслать тундровых цветов. Ты прости мне, милая моя девочка. Я не забывал о тебе ни на минуту, но то, что ничего не мог привести и показать, тут уж не приходилось выбирать. Для меня всегда в первую очередь первостепенна честь и честность к тому делу, для которого я еду. А оно, согласись, всегда требует полной самоотдачи. В данный день и в данную поездку это была кинокартина «Летняя поездка к морю».
Обычно киногруппа знает, что у неё получается в процессе съёмок. Мы же, по сей день, когда снято уже полфильма, по сей момент не знаем ни одного кадра – что и как у нас вышло. И всех мучает тогда один вопрос: «А, может, всё в браке? И, может, всё очень и очень плохо?».
Не выдерживали люди, ломались катера и баржи, охрана острова-заповедника писала на нас кляузы, что, мол, мы трогали не ту траву, которую трогать разрешали… А кинокартина набирала и набирала кадры к своему завершению.
Конечно, это трудно и сопряжено с массой непредвиденных человеческих радости и огорчений. Но всему будет наградой – или, напротив, высшей печалью – наш фильм. И то, что ты благословляла нашу работу, меня это радует и греет. До Архангельска нам ещё идти сутки. Море качает корабль как колыбель или качели. И от этой мерности и монотонности возникают новые и новые ощущения.
А вообще, через сутки это уже и кончится, бог знает, когда мне снова придётся пережить чувства плавания, чувства дружеского общения с моряцкими душами людей, просоленных прозрачной и душистой водой.
А с ним и наши души, Вот, Людок, и всё. Скоро Архангельск. Посмотри наших киношников, что прилагаю, и на нашего «Коломейцева». Передай от меня своим привет. Целую тебя и люблю. Николай.
 Гидрографическое судно «Николай Коломейцев», принимавшее участие в съёмках фильма. Фотография Н.А. Тимофеева. 1978 год. Севастополь
С добрым утром, дорогая! Оно солнечно и действительно доброе, по крайней мере, это есть суббота и сегодня не надо просыпаться в три часа ночи, чтобы ещё в теми оказаться на съёмочной площадке. Но сначала о Севастополе, потом о Крыме, потом о работе, потом, как резюме, о тебе.
Этот город по судьбе близок Смоленску, по своему положению тоже похож, но только без крепостей, километров стен и облегает дивную черноморскую бухту, где когда-то адмирал Нахимов (смолянин) затопил заградительно свои корабли.
Здесь много памятников воинской славы и чувствуется кровь на каждой пяди земли, обильно пролитой русскими, и татарвой, и турками, и немцами, и всеми пришельцами.
Но город, как он вёл свой солдатский и военно-морской образ жизни, так и впечатал в своё лицо что-то сурово-официальное, что-то помпезно-казённое, что-то безвременное, без долгой линии истории.
Дома в основном сталинской эпохи, времени великих строек коммунизма. Они вычурны, все в балюстрадах, в колоннах, но не стильных, а тоже неопределённых и… пытающихся лопнуть изнутри, но показать свой полковничий чин и звание. Город мне, откровенно скажу, не нравится. Он ослепительно бел на ослепительно белой крымской почве под ослепительно белым крымском солнце.
От этого всего солнце просто оглушает, то есть ты идёшь в каком-то световом смоге.
Дома в центральной береговой части затянуты виноградом, окружены вздёрнутыми вверх пирамидальными тополями, закрыты какими-то экзотическими крымскими клёнами. И повсюду – баскетники плотных кустарников. И от этого всего рождаются воспоминания декораций спектаклей Н.П. Акимова – остро выделяющих сию приукрашенную помпезность, которую он зачастую находил в шварцевских пьесах.
И когда идёшь по Севастополю, то становится грустно и тоскливо, что прославленный город почти не имеет ничего выдающегося в своих сооружениях, что, как сносили войны его здания и историю, так ему и некогда было перед лицом текущей жизни снова отстроить себя. А строил себя город каждый раз себя уже наново.
Правда, в его теле я нашел несколько домиков любопытных, но это в масштабах города незначительно… А может, я и не прав, и надо походить, потоптать мостовые вьющихся улиц и тогда уже только говорить…
Но первое моё ощущение от тех мест, где я вращаюсь ежедневно, а особенно от вычурных тортообразных гостиниц, театров, дворцов пионеров – ощущение отторжения.
Кроме всего, вода здесь подается только утром и только вечером, а на весь день отключается и сразу чувствуется острая её нехватка. Хочется вымыть руки и освежиться, и ничего нельзя сделать, а лишь иди купаться в море, да я сим делом не занимаюсь.
Крым с берега, в этой своей части скучен и не выразителен. Он то ли степной, то ли горный и покрыт какой-то растительностью типа северных тундровых растений с вкраплениями невысоких одиночных деревцев да кустарников. Почва песчаниковая и белая-белая. Выходы к морю по всему побережью обрывисты, почти вертикальны и сыпучи. Берега почти не имеют никаких подходов со стороны моря.
Голубая бухта
Много раз я пытался найти тропку, чтобы спуститься в Голубую бухту в другом месте, а не там, где мы работаем. И каждый раз не находил таковых. А сверху море манит к себе негой и голубизной притягательно и неистово, но под тобою крутой вертикальный, слоеный и сыпучий обрыв.
И вот вчера мы сели в лодку и поплыли вдоль берега и ахнули!.. Из воды вздымались бело-розовые скалы с пещерами и гротами!!! Мы заплывали на лодке в эти вымытые водой в песчанике пещеры и в темноте плыли. И вдруг морское дно внизу начинало светиться. Это дневные лучи, проникая внутрь, отражались от дна. Когда мы смотрели с лодки, то видели под собою большую глубину, в чистейшей как слезинка воде – отражение самоцветной красы камней. А впереди, из тьмы, откуда-то страшно журчало море. Оно пугает и словно сердится на нас, на нашу смелость. Его журчание вызывает тревогу и мураши вдоль спины, и, кажется, что вот вплыли, и теперь заблудимся в подземных лабиринтах.
По стенам снуют бесчисленные мошки и рачки, и пахнет влагой и морской растительностью. Мы тревожно и взволнованно на лодке выходим на свет и морской простор. И вдруг – лазурь моря!! И сразу вселяется ощущение бесконечия и простора. И мы плывем, плывем дальше, вылавливаем, веселясь и ликуя, огромных медуз. А берега меняют и цвет!
Людочка! Милая! Это же тончайшие переливы перламутра, но только не откровенно звонкие, как бывает в ракушке, а матовые и нежно-пастельные. И вот пошли осыпи, и открылся пляж, а над ним высокий крутой берег и вход в пещеру. Половина её когда-то рухнула вдоль всё длины входа, а половина видна, и мы полезли по ней наверх…
Боже, как трудно восходить по отвесам. Толстый слой пыли 5–7 сантиметров, он создаёт скользящую прослойку, подобно маслу, и ты не имеешь почти никакой опоры, и приходится почти ползти по этой толще пыли.
С нами ушла наверх девушка, и она ощутила при спуске вниз истинный ужас.
О, вот эта единственная поездка сказала мне, что, прежде чем говорить, надо оглядеться окрест. Крым, конечно же, чудо природы, но вот такую поездку вдоль по его берегам тоже делать нельзя, потому что, когда мы ехали назад, то сразу же появился катер-«спасатель». И ещё поехал нам наперерез военный корабль береговой охраны.
Наши красоты спрятаны от нас. И на берегу, и на море. Наше Отечество живёт как боевой стан, ожидающий с каждого угла удара.
Вот после всего, описанного выше, я пошел в музей Черноморского флота. И при выходе из музея, когда уже всех выгоняли, обнаружил у себя новые чувства, новое отношение к городу. Теперь я обязательно посещу картинную галерею, Севастопольскую панораму, Малахов курган, Сапун-гору. Город этот уникален именно морской историей. Он как кровиночка русского народа и, конечно же, заслуживает красот в своем облике.
19.08.1978
Сегодня воскресенье, утро, солнце и утренняя прохлада, а я пишу тебе долгое своё письмо о Севастополе.
Здесь есть памятники и Великой Отечественной войне. Это высокий обелиск-парус белого цвета. На левом его крыле стоит севастопольская пушка времен войны 1854 г., а на правом – три ряда монстров с открытыми пастями (людей, идущих в бой). В их лицах один крик и одна ненависть и почти никакого страдания. В центре же под парусом стоит адмиралтейский якорь. На обелиске указ о присвоении городу звания героя. Памятник хорошо смотрится со стороны моря. Он как яхта парит над городом. Вблизи же раздражают монстры, одинаковые и однотипные. А парусу хочется придать большую полётность и меньшую опору на площадку.
В центре города на Графской пристани стоит ещё один, у которого почётный караул. Два мальчика с автоматами и две девушки без таковых. Потом появляются ещё трое разводящих. Летом все стоят в белых вариантах морской форменки. А низ чёрный.
Вообще зрелище любопытное, но шокирует, когда караул своей неестественной походкой идёт в толпе просто так гуляющих горожан. Стоят они у стены, где перечислены все части, оборонявшие Севастополь в 1941–1942-м годах.
А над их головами – фигура совершенно ужасная. Она, эта фигура, как бы вбила свою ненормальность в походку этих юношей и девушек. И сразу вспоминается почему-то Марсово поле или Пискарёвка в Ленинграде, их трагедии и их человеческое горе, влитое в камень, где есть суровость, строгость, печаль и тишина и никаких бряцаний оружием и шагистики.
И так думаю вовсе не потому только, что сам в этом городе живу и его патриот. Просто для отображения подвига, я верю, обязательно надо показывать и трагедию, и горе, и всю невосполнимость утраты, и боль, а не только торжество победы над силами зла. Величие подвига через страдание дважды становится ценней и торжественней, а так люди всё равно и к этому злорадному монстру принесут своё горе, печаль и страдание. И сей монумент даже посочувствовать им не сможет. Он только каменно и застыло в напряжённой гримасе откроет рот.
Нет ещё органики в создании наших современных памятников монументальной пропаганды и всюду чувствуется нажим сверху, нажим заказчика.
 Севастополь. Памятник затопленным кораблям
И совершенно очаровательным смотрится старенький обелиск затопленным кораблям, где российский орёл на колонне расправил крылья… А колонна на скале, а ступени-уступы скалы, уходящие в воду. И сказано всё и ничего не написано, всё понятно, и не подавляет, но чувствуешь сострадание и к этим кораблям, перекрывшим гавань противнику. А расправленные крылья орла – сошедшие на берег в бой моряки. Просто, лаконично, ясно, человечно. Ступени в воду – понятно. И близко от берега и не крупно. Никто не говорит, что подвигу уникального Севастополя надо поставить ещё такую же колонну, но, уж если ставить памятник, то ставить его новаторским, тем более, если вкладываются бешеные деньги…
19.09.1978
Сейчас я пришел с работы, вода отключена, а хочется вымыться, хочется смыть пыль и соль с лица и рук и смыть этот жар от крымского солнца. И хочется умываться, когда выходишь на работу, а выходим мы в три часа ночи, когда вода отключена. И я ложусь на кровать, открываю письмо к тебе, что уйдет с посылкой «а-ля “Привет из Севастополя”» и продолжаю…
Вчера я целый день бродил по городу, по музеям, паркам, памятникам. И город, нехотя как-то приоткрывал свои севастопольские таинства.
Почему-то он словно стесняется. Это так бывает, когда красивая женщина вдруг закроет рукой своё красивое лицо. Мне его – города – руку никак не отвести с его лица, да и не охватить разом. Вот идешь его улицами, видишь углы, повороты, парки, сады, памятники, здания… И вдумываешься.
В воскресенье город перенёс свой центр тяжести на пляжи, и я решил этим воспользоваться и посетил несколько музеев. Первым делом пошёл в черноморский аквариум, где смотришь муляжи рыб и живых рыб на дне морском в естестве. Правда, это, конечно, всё относительно, но впечатление остаётся морского зоологического сада.
После черноморского музея я перешёл в дом напротив, в картинную галерею, и был приятно удивлен, что в ней оказалось довольно много работ художников эпохи Возрождения, а именно, голландцев, французов и итальянцев, что составляет истинную ценность, но и также имеется неплохая подборка русских художников.
А в финале дня была встреча с Севастопольской панорамой. Если я раньше видел панораму «Бородино» работы этого же художника и имел представление о его творчестве, то вторая встреча с ним и его другой работой удивила меня насыщенностью цвета и тем, как всё это затеяно.
Очень хороший предметный план, а ещё лучше сама работа. Впечатление вынес большое, а дополнила его встреча с восстановленным в бетоне участком обороны 4-го бастиона. Конечно, после этих встреч отношение к Севастополю значительно стало теплее, но всё же что-то не допускает к полному слиянию с этим городом и что-то тормозит впечатление. И я знаю, что это что-то – отсутствие домашности, теплоты что ли и подавляющее присутствие официального учрежденческого стиля с его жуткими парадоксами архитектурных излишеств. Только сам город здесь ни при чём.
20.08.1978
Вчера я был в Херсонесе. Это окраина Севастополя – раскопанный древнегреческий город. Отдельная древнегреческая республика жила на этой территории со своими демократическими порядками. Я никогда не был в раскопанных городах. Это очень впечатляет и вызывает очень странные ощущения. С одной стороны, удивление и любопытство, а с другой – странное тревожное чувство, что вот, мол, жили и были люди, они родились, росли, строили, любили, рожали, умирали и думали, что так будет всегда. Да вот потом оставили свой вечный город в забытьи. И природа, и удары жизни поглотили его со всеми строениями, прикрыв останки землёй. А мы – ХХ век – раскопали, чтобы удивиться их культуре.
Херсонес Представляешь? Целый город! Целый огромный отдел Эрмитажа в виде города с улицами и переулками, площадями и кварталами, с гаванями и храмами, с крепостью и башнями, с кладбищами и театром, с банями и мастерскими лежит под открытым крымским небом в Севастополе!.. И ты, приезжий, можешь часами гулять по этому царству бывшей жизни. Это потрясает.
<…> Всё готово, и актёры летают на съёмки и улетают через весь Союз из Москвы да обратно на день, на два… А творцы из-за того, что нет респираторов-противогазов, отменили съёмки. Может, и правильно?.. Черт-то знает… Но ведь и актёры будут в дыму, и все вспомогательные службы, которые, к слову, поднимаются в три часа утра… ото сна.
Н.А. Тимофеев и Л.А. Богатырева (в первом ряду),
На юге работать трудно, особенно нам, кто снимал картину про Север и о Севере, а теперь Север перенесли на юга, где по жаре людям приходится ходить в тёплой одежде, да торчать в палатке, нагреваемой до почти полного исчезновения воздуха. Это так греет солнце, да плюс ещё горят осветительные приборы – «дики» и «бебины», увеличивающие тепловую нагрузку.
24.08.1978
 |
12.04.2024 новое07.04.2024 новоеВИКТОР КОНЕЦКИЙ. «ЕСЛИ ШТОРМ У КРОМКИ БОРТОВ…» 30.03.2024 новое30 МАРТА – ДЕНЬ ПАМЯТИ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО Архив новостей 2002-2012 |
© Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого, 2019 г.
Карта сайта
Дизайн и разработка сайта - SK.consult
Дизайн и разработка сайта - SK.consult