С Маней что-то стряслось. «Дима воскл знак прилетай немедленно два воскл знака если можешь тчк я в дрейфе возле Марианской впадины», – телеграфировал он.

…Они стояли один в плавках, другой в зипуне, перешитом из тельняшки.

– Я знал, что ты приедешь.

– Рули в сторону, а то меня начнет тошнить от тебя, как салагу в пятибалльный шторм.

– Ты ли это?

– Протри свои глаза, балда, и, если это не я, плюнь мне в лицо.

– Ты хороший парень. Все меня обижают, а ты не обижаешь. Я обязательно отвечу тебе добром на добро: если тебе не затруднительно, почеши мне кончик носа.

Ноздри у Мани походили на клюзы океанского лайнера водоизмещением в сорок тысяч тонн.

«Так, только так, – думал Дима, почесывая пальцем кончик Маниного носа, – к черту силлогизмы-психологизмы и всякие университеты-консерватории, в наше время суть мира познается только в поступках.

Маня сопел от удовольствия.

Литературная газета. – 1962. – 15 сентября.

 

Виктор Конецкий. Шарж Михаила Беломлинского. 1970-е годы.

Мальчишкой я очень любил путешествовать. Поезда в те годы часто шли под откос, поэтому я стал не железнодорожником, а моряком. В океане свои беды – циклоны, муссоны. Но их можно избежать, если судно стоит на якоре, а берега тянут мимо него.

Я перевел ручку машинного телеграфа на «полный вперед», и острова Зеленого Носа плавно поплыли от нашего теплохода «Станция Бельцы-Сортировочная». При попутном ветре они, то есть мы, к утру будем в Касабланке.

В тропиках темнеет быстрее, чем успевает похмелиться наш старпом, поэтому еще никто не видел его в этих широтах под градусом. Но сейчас вся команда дрыхла, измотанная трудным переходом из предыдущей повести в эту.

Я прошелся по кубрикам, кому-то на ходу поправил характер, штурману отредактировал татуировку. Подсел к знакомому член-корешу из Академгородка, и мы немного потрепались о том, о чем всегда говорят усталые сорокалетние мужчины – о мю-мезонах.

Потом мы выпили с ним бутылку, я написал домой письмо, наклеил марку на бутылку и бросил в море. На всякий случай письмо было разбито на главки и сюжетно связано с началом этих путевых записок.

Мимо нас тяжело пропыхтела Австралия. Бедняге нелегко было делать пятнадцать узлов при ботовой волне, но ничего не попишешь – в полдень мы должны швартоваться в Сингапуре.

Пора было сменяться с вахты. Я быстро описал боцмана Анатольича и тут же растолкал его. Он нехотя вылез на палубу из теплой рукописи, и, зевая, стать драить корабельного скворца Филю.

Боцман вообще был мастер на все руки: вязал из канатов сонеты, умел по тени собственного носа определять местонахождение судна и свободно говорил на двенадцати языках: «Моя твоя не понимай». Мы с Анатольичем любили в свободную минуту крепко, по-мужски помолчать о чем-нибудь. Каждый молчал, не перебивая другого, а потом мы расходились по своим каютам.

Огромный доберман-пинчер клал мне на колени свою большую кудлатую голову. Я скармливал ему парочку лакомых метафор, и он засыпал умиротворенный.

А я вспоминал, как в молодости служил вторым помощником юнги на эсминце «Безапелляционный». Однажды, сидя на «губе» за порчу ватерлинии, я самостоятельно вывел число «пи», но по молодости лет назвал его «ни» – в честь буфетчицы Ниночки со спасательного судна «Гибель “Титаника”».

– Эй, на руле! – гаркнул скворец. – Три румба к норд-весту от зюйд-оста!

Я открыл глаза, но было уже поздно: на всех парах на нас перла Япония с погашенными огнями. Мои литматросы быстро переоделись в чистое – в финале я бывал драматичен.

Но я сбавил ход и легким щелчком отбросил наше судно через десять страниц на Балтику. Сквозь розовый, как брюшко знакомой графини, туман мелькнул плавкран «Читатель».

«Я “Виктор Конецкий” следую с грузом одиночества», – просемафорил я ему.

С «Читателя» ответили: «Трави дальше!»

Я набрал в легкие побольше воздуха и закричал азбукой Морзе:

– Маль-чиш-кой я о-чень лю-бил пу-те-шество-вать!

Гавр-Дувр-Севр – «Станция Бельцы-Сортировочная».

АЛЕКСАНДР БОБРОВ

– Запиши это в шканечный журнал, – запанибратски приказывает старпом Туровников.

– Такой ляп для матерого матроса хуже хука и свинга, – сочувствует второй помощник Логазько. – Назови так новую книгу: «Третий лишний». А что? – неплохое название для излюбленного жанра «фактоиды», то есть смесь фактов с идиомами.

Дал радиограмму Виктору Шкловскому, попросил совета.

Это мне оливковым маслом по душе: пора впадать!

Юрий Шанин. 1986 год.

Герои Конецкого – моряки, полярные капитаны – отличались преданностью своему делу и долгу, они были людьми решительных действий, но при этом нередко задавали себе вопросы, на которые не находили ответа. А кто я в этой жизни? И какова нравственная основа моего поведения? И почему я такой, а не другой? В этих попытках осознания самого себя, своей сложности и сложности окружающей жизни, конечно же, сказывалась некая эмоциональная реакция автора на литературные штампы той поры: эдакий, не знающий сомнений, внутренней рефлексии герой, которому от начала до конца все ясно. Не один Конецкий испытал это чувство неприятия…

Эпиграфом к одной из своих книг путевой прозы «Соленый лед» Виктор Конецкий взял цитату из американского писателя Генри Торо: «Не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре». Этот эпиграф имеет прямое отношение к богатейшей географии произведений Конецкого. Однако для прояснения авторской мысли необходимо, пожалуй, продолжить эту цитату: «Не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре. Но пока вы не умеете ничего иного делайте хотя бы это, и вы, может быть, отыщете наконец... “дыру”, через которую можно проникнуть внутрь себя». «Внутрь себя» – вот что важно для Конецкого. Для этого ему нужны и путевые впечатления, и встречи.

Любопытно, что героям его ранних книг повседневная жизнь, ее «сумятица», «ее заботы, тревоги, огорчения» часто казались «мелкими и глупыми», а то и ненужными. Эти его герои были окутаны некоей романтической дымкой, которая как бы даже искажала их реальные черты. Один из критиков, разбирая повесть «Завтрашние заботы», даже высказал в адрес писателя такой весьма серьезный упрек: «Писателю не хватает смелости быть простым и естественным. Он надевает чужой наряд, тешится туманными настроениями и придуманной поэтичностью. А хотелось бы увидеть настоящего Конецкого, узнать, от чего ему бывает горячо и холодно, во что он ценит свет, что у него за душой». Сейчас даже странно читать эти слова, обращенные к Виктору Конецкому. Нет, он не отказался от юношеской романтики, она для него слияние с окружающим миром природы. Но вот в его литературных заметках читаем: «От произведений, написанных Конецким, традиционно ждут приключенческой романтики. Ее нет. Флот – это производство; каждое судно – огромный двигающийся цех, в котором работают инженеры, техники, высококвалифицированные рабочие, то есть мотористы и матросы. Эти люди любят море и свою профессию, но любят ее совсем иначе, нежели еще тридцать лет назад. Моряки стали производственниками в полном смысле этого достаточно неуклюжего слова. И пора настала не ожидать от морских книг развлекательного, приключенческого чтива». Обычное, реальное, то, чего так боялись когда-то герои Конецкого, стало родной стихией автора. Но в этом обыденном он провидит внутренний смысл и разум вещей, преображающий их. Герои Конецкого, кем бы они ни были, ученые или простые матросы, до такой степени симпатичные люди, что, кажется, повстречайся они в жизни, к ним, встреченным впервые, подошел бы и сказал: «Здравствуй», потрепал их по плечу, спросил, как дела. Как добивается этого автор? Да, пожалуй, никак. Просто он добрый и доброжелательный человек и таких же людей, может быть, невольно отмечает в жизни. Отсюда, от его доброты, и юмор особого свойства, веселый и, пожалуй, немного дурашливый. Он любит подтрунивать над собой, он самоироничен, и это, надо полагать, – проявление его душевной состоятельности. Наверное, эта самоирония помогает ему много узнать о себе. Столь же ценят юмор и герои его произведений, в первую очередь непревзойденный мастер морской «травли» Петр Ниточкин. Если сравнить Петьку из рассказа Виктора Конецкого «Петька, Джек и мальчишки», пацана из рассказа «В тылу», второго штурмана в «Огнях на мерзлых скалах», можно понять, что это одно лицо. Толчком для создания образа Петра Ниточкина, одного из любимых героев Виктора Конецкого, послужила встреча с реальным человеком. Но с тех пор пути прототипа и героя разошлись: один стал адмиралом, другой продолжает жить в рассказах, значительно отстав по службе от двойника. Но это большой человек. Его юмор – вовсе не для того, чтобы оттенить свое превосходство, свои совершенства. Его юмор, в конечном счете, от обостренного чувства справедливости и ревности к гармонии.

 

«Житель Старобешево обнаружил сюрприз в приобретённой у донецких букинистов книге Виктора Конецкого “В сугубо внутренних водах”.

Перелистывая дома страницы, мужчина обнаружил стодолларовую банкноту. Судя по всему, это была одна из тех заначек, которые мужчины обычно прячут от жён на книжных полках и в других потаённых местах.

Обладатель находки не рискнул последовать примеру бывшего владельца однотомника. Всю заначку он до последнего цента потратил на угощение приятелей». 

(Новости Донбасса. – 2014. – 10 января).

«<…> Вот уже более 40 (сорока!!!) лет я читаю, вернее, перечитываю произведения Виктора Конецкого. Началось с момента, когда мой папа за ужином читал вслух рассказы Ниточкина. Мы хохотали буквально до колик! Представляете? Небольшой шахтерский город Прокопьевск (его часто называли угольной столицей Кузбасса), пятиметровая кухня, вечерний сбор семьи. Папа принес из библиотеки книгу. Мы еще все вместе и рядом с нами В.В. Конецкий.

Потом я какое-то время работала санитаркой в областной больнице Кемерово. К тому времени я как бы потеряла взятую в библиотеке книгу Конецкого (взамен принесла несколько!), читала её на ночных дежурствах. Иногда пересказывала послеоперационным пациентам фрагменты из повестей и рассказов В.В. Однажды решилась и написала письмо Виктору Викторовичу. Когда получила ответ (фотографию парусного судна “Товарищ” и несколько приятных слов), то... сказать, что восторг переполнял, то ничего не сказать (понимаю, что пишу штамп, но восторг-то был!!!). Фотографию и конверт я вставила в рамочку, до сих пор храню бережно, достаю перед очередным посещением Питера, чтобы сверить адрес. И в каждое посещение Питера я (и моя сестра, и дочь) приходили к дому, который был указан на конверте…

Моя личная библиотека пополнилась. В прошлом году я делала каталог (электронный) в маленькой библиотеке, еще одну книгу обменяла. В сентябре планирую поездку в Питер, обязательно схожу на могилу Виктора Викторовича и поклонюсь, поблагодарю его за все эти годы приобщения к настоящему».