27.09.2015

История одного стихотворения

ИСТОРИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

Виктору Конецкому

Скелет кита на берегу Анголы –
Заметный, белый, высохший, тяжёлый, –
А мимо проплывают корабли.
Взлетает водяная пыль прибоя,
И небо океана роковое
Вновь осеняет кроткий лик земли.

А на рыбацком ветреном погосте
Нетленные в земле хранятся кости –
Над ними крылья чёрные крестов.
А океан крошит тела и души –
След смерти сохраняется на суше,
А в океане – нет её следов!

Фрегаты оглашают берег голый...
Скелет кита на берегу Анголы
Как чья-то нестареющая весть.
И морякам красивым и беспечным
Он знать даёт напоминаньем вечным –
Пусть нет следов, но смерть в пучине есть!

Сергей Алиханов «Скелет кита на берегу Анголы». 1973 год

СЕРГЕЙ АЛИХАНОВ

ПЕРЕДЕЛКИНСКИЕ ВСТРЕЧИ. ИСТОРИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

С Виктором Конецким мне довелось встречаться неоднократно в 1971–1973 годах в Доме творчества Переделкино.

По своим издательским делам Виктор Викторович приезжал в Москву, и вместо того чтобы жить в гостинице, покупал путевку в Дом творчества Переделкино – там был ещё только старый корпус и несколько отдельно стоящих домиков.

Стоила тогда эта путевка баснословно дёшево – 65 рублей за месяц проживания (отдельный номер с умывальником вместе с трёхразовым питанием).

Я постоянно приезжал туда в гости к Александру Петровичу Межирову, или подвозил на дачу Евгения Евтушенко на его же «Волге» и оставался там ночевать.

Именно в Переделкинской столовой, когда я уже «достал» Александра Петровича, заявляясь к нему, чтобы прочесть каждое новое своё стихотворение, Межиров написал мне на салфетке совет – получилось не только мне, но и всем стихотворцам:

«Ты овладел стихом, если слово “овладел” уместно применительно к поэзии. Теперь – осторожней!!! Теперь старайся разучиться, пиши трудно, опасливо, только в исключительных случаях, по исключительной причине».

…Однажды в Переделкино в Доме творчества, закончив играть на бильярде, я без стука вошёл в комнату Межирова.

 

Александр Межиров – один из любимых поэтов Виктора Конецкого. Александр Петрович любил Пушкина и собрал большую библиотеку Пушкинистики. Виктор Викторович, когда Межировы были в гостях у него в доме на улице Ленина, подарил ему первое издание книги В.В. Вересаева «Пушкин в жизни»

Был поздний вечер и в удлинённом номере старого корпуса на кровати возле окна сидел Александр Петрович, а рядом на стуле сидел Евтушенко. Каждый день Женя, с бледным лицом, выжатый от перенапряжения (он заканчивал очередную главу поэмы «Крыши КАМАЗа»), приходил со своей дачи в Дом творчества и читал написанное Межирову – и прогулка, и совет, и общение, и отдых.

Но в ту минуту они говорили о моем стихотворении «Пустых небес унылое свеченье», в котором «тяжёлая лень с панцирем из страха».

Межиров увидел, что я вошёл, но все-таки договорил фразу: «Это не троп – это самая настоящая лень, его собственная».

(«Троп» – риторическая фигура, слово или выражение, используемое в переносном значении с целью усилить образность языка, художественную выразительность речи).

Это был самый необходимый литературный урок, когда-либо мной полученный.

С Евгением Евтушенко – за рулем его «Волги-24» – прямо из Переделкинской дачи ездили мы в Тарусу на встречи, посвящённые Паустовскому.

Однажды в очередной раз из ЦДЛ привёз я Евгения Александровича на дачу в Переделкино. Остался ночевать. Утром ему позвонили и мы поехали на панихиду в район Ленинских горок и проводили в последний путь Н.С. Хрущёва.

Единственное, что не удалось в жизни Евтушенко – ЦК КПСС не позволил ему сыграть в фильме «Иисус Христос – суперзвезда» главную роль, хотя приглашение на эту роль у него было.

Евгений Евтушенко: «Ничто не сходит с рук: / ни ложный жест, ни звук / ведь фальшь опасна эхом, / ни жадность до деньги, / ни хитрые шаги, / чреватые успехом…»

Евтушенко был «другом» Бобби Кеннеди, Сальвадора Альенде, Джины Ллобриджиды; журнал «Лайф» посвятил ему целиком номер, и на обложке был снимок Евтушенко, гладящего свои брюки; он целый месяц спускался вниз по Амазонке на плоту с мисс «Южная Америка» в сопровождении катера с корреспондентами; он был во всех странах мира, может быть, за исключением нескольких и его стихи переведены на все языки; ему дарили свои картины Пикассо и Целков, даже один великий кинорежиссер, попав от перенапряжения в нервную клинику и выткав там картину, подарил её Евтушенко; по итогам конкурса среди латиноамериканских ансамблей на лучшее исполнение песни на слова Евтушенко, посвященной Гарсиа Лорке и написанной им по-испански, был выпущен диск; когда во время вьетнамской войны Евтушенко посетил Вьетнам, пилотам американских бомбардировщиков были розданы карты с расписанием его маршрута по городам, чтобы ненароком его не задело; он единственный, кто открыто протестовал против ареста и высылки Солженицына именно в тот момент, когда это произошло; в 1968 году он протестовал против брежневской акции в Чехословакии, написал об этом стихи и читал их повсюду. Он первый почувствовал, что дело не одном Сталине, а в огромном, созданном диктатором аппарате, который после ХХ съезда быстро оклемался, пришёл в себя, и опять на долгие четверть века обезручил, сковал Россию – Евтушенко первый сказал об этом, хотя помочь он тут был не в силах, да это было и невозможно. А главное – он писал, писал, писал – он извел всю бумагу, печатая романы, повести, эссе, рецензии, перепечатывая – всё сам! – для издательств тысячестраничные рукописи своих стихов и поэм, он извёл все чернила и шариковые ручки, сочиняя стихи, испещряя стремительным почерком сотни тетрадей своих черновиков… 

Существует завистливое мнение, что Евтушенко получил от судьбы всё то, что недополучили загубленные и замалчиваемые поэты предыдущей эпохи. Тем не менее, несомненно, что Евтушенко популярнее всех остальных поэтов, пишущих или когда-либо писавших по-русски вместе взятых. Точно так же, как Пол Маккарти – самый популярный по количеству пластинок композитор за всю историю музыки…

…Короче, когда бы Виктор Конецкий в те годы ни поселялся в Переделкино в Доме творчества, я там тоже крутился, и поэтому мне довелось с ним встречаться неоднократно.

И пиджак, и даже брюки, казалось, болтались на нём – Виктор Конецкий был самым худощавым из всех писателей, обычно не в меру упитанных.

Торопясь, оглядывая поле, через которое десятилетие назад перенесли Пастернака, Виктор Конецкий шёл работать, дорабатывать очередную рукопись книги.

Виктор Конецкий. Переделкино. Дорога к даче Пастернака. Акварель. 1975 год

Обычно он шёл так быстро, что ясно было, что он торопится не просто доработать вёрстку, а побыстрее её доработать, для того чтобы довершить свои текущие литературные дела и из Переделкино вернуться в Питер, а там опять уйти в очередной океанский рейс.

Наблюдая за его быстрой походкой, я невольно про себя бормотал популярную в моем детстве песенку:

На побывку едет молодой моряк…

Из-за своей худобы и быстроты движений Виктор Конецкий казался, да и в самом деле был молодым – работа, востребованность, внутренняя неизбывная энергия – это, собственно, и есть молодость.

Я, конечно, ни о чём его никогда не расспрашивал – Виктор Конецкий сам рассказывал, что считал нужным и подходящим к теме разговора.

– Литература Вас никогда кормить не будет. И не рассчитывайте. Если Вы стали жить за счёт своей писанины, значит у вас с творчеством что-то не так.

– Я поэт.

– Я тоже поэт. Вот написал недавно целую строчку «Скелет кита на берегу Анголы»… Но чтобы эту строчку написать, я прошёл несколько раз мимо берегов Анголы, и неоднократно видел скелет этого кита. Строчки трудно достаются. Кстати, я вам её дарю. Если сможете, напишите на неё стихотворение.

– Спасибо. Я попробую.

Виктор Конецкий вскидывал взгляд на собеседника, и тут же видел его насквозь.

Таким морским, мгновенно всё видящим взглядом, Виктор Конецкий оглядывал океанские дали в своих долгих рабочих рейсах.

…Виктор Викторович вспомнил моё стихотворение «Скелет кита на берегу Анголы» в книге «Третий лишний»:

«Идём за водой в Конго на Пуэнт-Нуар вдоль берегов Юго-Западной Африки, всё еще оккупированной Южно-Африканской Республикой.

Виктор Конецкий. 1970-е годы

…Пустыня Намиб, мыс Пеликан, бухта Уолфиш-Бей, полицейский пост у Анихаба, и недалеко от поста груда белых китовых костей за полосой прибоя у подножия дюн… Здесь ровно десять лет назад мы гнались за грузинским танкером “Аксай”, чтобы взять с него топливо. А он уходил к бухте Мосамедиш, к Анголе, где была менее крутая и менее тяжелая зыбь. После бункеровки долго и монотонно дрейфовали, ожидая запуска очередного космического объекта. От монотонности ко мне привязалась строка: “Скелет кита на берегу Анголы…” Она звучала во мне балладно, запевно. К ней хотелось, мучительно-болезненно даже хотелось, пристроить следующую строку.

Письмо В.В. Конецкого Сергею Алиханову: «Очень радуюсь за Вашу победу – поздравляю с первой книгой, Сережа! Спасибо за посвящение к стихам о моем ките, возвращаясь из Антарктиды, мне опять довелось пройти мимо того места побережья Анголы, где был скелет кита. Больше его нет – ни на карте, ни в натуре. А вот на бумаге он все-таки останется. Успехов! Ваш Виктор Конецкий. 18.05.80».

“Скелет кита” разделил со мной не одну вахту, доводя до бешенства, но дальше никакая баллада не шла и не пошла, хотя уже и на сухопутье чепуховая строчка преследовала. Она ерундовская ещё и потому, что кости кита были отмечены на карте возле Анихаба, то есть за сотни миль от Анголы. Киты же – вполне возможно – никогда так близко к экватору не поднимаются: они не любят тёплой воды. И всё равно строка мучила. Закончилось это наваждение, когда я начал получать от читателей стихи.

Профессиональный стихотворец Сергей Алиханов:

Заметный, белый, высохший, тяжелый. 

А мимо проплывают корабли. 

Взлетает пыль прибоя, 

И небо океана роковое 

Вновь осеняет кроткий лик земли…

Любитель из Тулы Алексей Родионов прислал весьма даже умелую издёвку под едким названием “Мини-баллада о скелете кита, «Невеле» и секонде-философе”:

Белел в ночи загадочной грядой, 

И рядом я стоял. Таинственный и голый 

Мне берег виделся под чуждою луной. 

И думал я: как призрачно всё в мире, 

Который, как всегда, куда-то катит вдаль… 

Вдруг стало ясно мне, как дважды два четыре, 

Что всё бессмысленно… и даже стало жаль 

Себя за гордое и давнее желание 

Понять вокруг всё сущее… Затем 

В груди моей возникло ожидание 

Чего-то важного и нужного нам всем… 

Но тут пришёл вельбот! Нарушив тишину, 

Матросская братва от дальнего причала 

Мне долго и сочувственно кричала: 

«Довольно, Викторыч, глядеть вам на луну –

Пора на “Невель”! Чиф уж кроет матом 

Всех литераторов! Такой там поднял вой!..» 

Ну что бы подождать ещё чуть-чуть ребятам… 

Так хорошо побыть наедине с собой!

Нынче ни в натуре, ни на карте скелета кита я уже не обнаружил.

Рассказал Вите Мышкееву всё предыдущее. Он подумал и решил, что скелет кита растащили на сувениры, экономя валюту, туристы.

Милях в десяти от Пуэнт-Нуара легли в дрейф. Над Африкой самую чуть рассветало. С правого борта на горизонте горели газовые факелы – где только нынче они не горят. Было влажно и душно. Бесшумно полыхали в тучах над океаном зарницы обессиливающихся гроз. Только изредка стукали в сталь две-три капли дождя. Темнел спящим ящером мыс Мваса. Возле него на карте почему-то написано “Ложный Пуэнт-Нуар”.

Четыре градуса сорок минут к югу от экватора.

В шестнадцати милях ниже нас – Конго. На морской карте она не кажется той огромной рекой, которая обласкивает половину Африки. Мысы Ма-Капа и Мойта-Сена с одноименными маяками охраняют её устье. Плавает вокруг много разной дряни. И ещё вокруг судна было много разной задумчивости. И все на мостике это чувствовали.

Есть ли ещё во мне лиризм? Способен ли я и сегодня, попав в Ниццу, без всякого дела встать в пять утра и пойти к Лигурийскому морю, чтобы поздороваться с ним за руку? В сорок лет я ещё ощущал тихие накаты лирического в самые неожиданные моменты.

…Лигурийское море укрывалось предутренней мглой. Прохладный ветерок тянул с гористого берега.

Я спустился с набережной на гальку широкого пляжа. Пляж тоже спал, как и вся Ницца.

Мерно шумели едва заметные волны, набегая на пляжную гальку.

Я долго стоял, слушая их. Левее торчал над водой небольшой причальчик, он, наверное, был бетонный – белел во мраке бесплотным привидением.

И я спокойно признался сам себе в любви к тёмному, ещё ночному Лигурийскому морю. Оно было как добрый знакомый, встреченный в сложном чужом мире.

– Здравствуй, дорогое, – сказал я, присев на корточки в полумраке, и протянул слабой волнишке руку…»

Август 2015 года

О НАШЕМ АВТОРЕ:

Сергей Иванович Алиханов родился в 1947 году. Потомок семьи Алихановых, двоюродный племянник адмиралов Беренсов. Его отец И.И. Алиханов – автор книги «Дней минувших анекдоты...» (вышла в издательстве «Аграф» в 2004 г. и была признана лучшей мемуарной книгой года), посвящённой истории семьи, братьям Е.А. и М.А. Беренсам. Сергей Алиханов – поэт, прозаик, переводчик. Автор поэтических сборников: «Голубиный шум» (1980), «Долгая осень» (1986), «Лен лежит» (1989), «Блаженство бега» (1992); книг прозы: «Гон: роман» (2000), «Игра в подкидного. Повести и рассказы» (2001), «Гон. Двойная цена» (2001), «Клубничное время» (2003). За роман «Оленька, Живчик и туз» в 2005 г. награжден медалью М.Ю. Лермонтова. Широко известны песни на его слова: «На высоком берегу, на крутом» и «Лунная дорожка» (музыка Ю. Антонова), «По ниточке, по ниточке ходить я не желаю» (музыка В. Шаинского), и другие. Устроитель и участник многих выставок, посвящённых истории своей семьи, русскому флоту, благотворительности и предпринимательству в дореволюционной России. Живёт в г. Москве.